Рецензии №9

Кальян Каломенский

Владимир Спектр Face Control: Роман.
М.: Ad Marginem, 2002. - 286 с. 5000 экз. (п) ISBN 5-93321-019-6

Роман начинается с face-control, вернее с dress-code. Если вы его проходите, практически сразу же погружаетесь в мир клубов, бизнеса и дорогих блядей. Практически - потому что сначала необходимо выслушать некоторое обобщение, воспоминание, даже предостережение главного героя, от чьего лица ведется повествование. “Знаешь, просто надоело зажигать”. Читатель сразу же настраивается на разоблачение стиля жизни, предполагающего использование face control.
Но этим дело не ограничивается. На примере разоблачения тусовщиков середины 90-х доказывается возможность разоблачить практически любой другой стиль жизни, любое практически явление в жизни. Сторонний наблюдатель часто воспринимает различные феномены с некоторым налетом таинственности или романтики. Наблюдатель, находящийся внутри данного феномена, имеет уже другое восприятие. Но Face Control - это не просто попытка показать тусовку так, какая она есть с тем, чтобы все поняли, что это за отвратительное явление, а попытка запечатлеть картинку происходящего с таким количеством намеренно выбранных подробностей, чтобы стало очевидно, что любой предмет под лупой или даже под микроскопом выглядит совершенно по-другому. Автор, вернее лирический герой, хотя и приводит некоторые свои рассуждения по поводу отрицательных сторон окружающей его среды, остается все же более менее нейтральным, возможно, отстраненным. Все, впрочем, зависит от точки зрения и того, насколько эта точка зрения соотносится с предметом. Вспоминается Гулливер, попавший в страну великанов и наблюдавший тамошних дам. Издалека они казались вполне презентабельными, но когда одна из них взяла его в руку и поднесла к лицу чтобы лучше рассмотреть, Гулливер в свою очередь получил возможность рассмотреть все поры кожи этой женщины, представшей ему чем-то вроде ужасного чудища. Сам же Гулливер в глазах его наблюдавших остался всего лишь игрушкой.
Заявленная названием тема развивается следующим образом: с самой первой страницы становится ясно, что тусовка (и не только та конкретная, но и любая другая) является некой закрытой системой, позиционирующей себя выше любой другой тусовки. Ее члены прилагают все усилия для того, чтобы остаться своими и не превратиться в лохов. И любая логика здесь не уместна, опять же все зависит от точки зрения - участник тусовки, приобщаясь к ней и ее штампам, теряет свою индивидуальность и начинает воспринимать все, что выходит за рамки этой самой тусовки, как нечто враждебное.
Если же рассмотреть именно этот клубный стиль жизни в условиях современной России, то становится ясно, что он не только в 1995-м году, но и сейчас существенно отличается от своего аналога на западе. И связано это не только с банальной криминализацией бизнеса и коррумпированностью всех возможных уровней управления, сколько с исторически сложившейся манерой мгновенного строительства чего бы то ни было, что до сих пор не имело у нас никаких аналогов. Криминализация бизнеса присутствует и, например, в Японии, и в Италии, но там она почти законодательно регулируется. Тем более, что там существует многолетняя традиция, которая в принципе намного важнее законодательства. “Золотая жизнь” в России постоянно чем-то омрачается, вплоть до такого экстрима как насос в анальном отверстии (см. “Москву” Сорокина). То есть русский гламур просто не в состоянии пройти face control.
Face Control действительно во многом напоминает “Москву”, но его персонажи кажутся более живыми, может быть менее мифологизированными, менее типичными, более жизненными.
В некоторой степени напоминает роман и “Faserland” Кристиана Крахта. Здесь то же разочарование в жизни, характерное для кризиса среднего возраста. Но есть здесь и то, чего не было у Крахта и Сорокина - безумная любовь, или то, что в какой-то степени может быть названо любовью или хотя бы ее субститутом, между двух божеств - Мардука и Бурзум - людей, каким-то образом возвышающихся над тусовкой.

Андрей Мирошкин

Юзефович Л. Казароза
М.:Зебра Е, ЭКСМО, Деконт +, 2002.- 286 с. (п) ISBN 5 -94663 -047 -3

Нынешний читатель любит ретродетективы, да чтоб с мистикой, с эзотерикой. Сам по себе историко-криминальный сюжет слабо "цепляет". А вот если про поиски "либереи" Ивана Грозного или про масонский медальон на теле убитого - это да. Даже если это всего-навсего отвлекающий сюжетный ход…
Больше года не выходило новых романов Леонида Юзефовича. И вот пожалуйте: аккурат к началу Московской ярмарки появилась "Казароза". Первый лауреат "Национального бестселлера" и автор "путилинского" цикла не изменил себе: его новая вещь - тоже исторический детектив. Правда, на сей раз без Путилина. Да и хронотоп совершенно иной: конец гражданской войны, недавно освобожденный от белых некий большой город в Предуралье (угадывается Пермь). Сюжетная канва укладывается в три фразы: на концерте в городском клубе убили гастролирующую певицу со звучным иностранным псевдонимом, идет расследование (его ведут параллельно питерские чекисты и журналисты местной газеты), преступник в конце концов найден и арестован. Но это, разумеется, только каркас, оболочка. Внутри у Юзефовича упрятано множество вещей еще более таинственных, чем гибель столичной дивы. Убийство произошло в клубе эсперантистов - с этого-то и начинает разматываться мистический клубок. Выясняется, что поклонники международного языка стремились создать нечто вроде новой религии с целью захвата власти над миром или как минимум нивелировки всех наций путем насаждения всеобщего нейтрального языка. Ну а что же за российский исторический роман без "еврейского вопроса"? - конечно, эсперантистов преследуют черносотенцы, ибо большинство последователей доктора Заменгофа - евреи. В "деле Казарозы" фигурирует некая книжка, призывающая всех честных людей бороться с заговором эсперантистов (чем не "Протоколы сионских мудрецов"?). В сумочке убитой Казарозы найдена гипсовая рука - якобы символ принадлежности к изуверскому культу… Загадок в романе наверчено много, но ларчик, как обычно, открывается достаточно просто.
Роман, сам по себе увлекательный, написан "вкусно", легкой остраняющей иронией. Как всегда у Юзефовича, колоритна историческая фактура. Что же до "частных детективов" - редактора Свечникова и молодого поэта Вагина - то им, даже вместе взятым, по всем статьям далеко до Путилина. Впрочем, в 1920 году в красной Перми Ивана Дмитриевича наверняка бы арестовали как "контру".

Евгений Лесин

Кононов Н. Магический бестиарий. В трех разделах
М.: ВАГРИУС, 2002. - 304 с. 3000 экз. (п) ISBN 5-264-00774-8

Николая Кононова знают как поэта, любят как издателя и награждают премиями - как прозаика. Это справедливо. Особенно последнее. Ибо проза его - сверхинтеллектуальна. "Бомжиха, материализовавшись из облак вони, позвякивая бутылками в пакете, попросила закурить". Не дали. "Как тролль из балета, тетка рассосалась в порошке ночного сумрака, оставив шлейф". Кнут Гамсун. Голод. О каком модернизме Данилкин писал? Человек никогда не бывает один. Конечно, "Магический бестиарий" - никакой не бестиарий. Не роман. Не сборник рассказов плюс небольшая повесть. А именно книга в трех разделах. Раздел здесь, разумеется, в гастрономическом смысле. Раздел мертвой туши русской литературы. Сам себе скальпелем он вырезает аппендикс. Каждый рассказ - не просто отделен от всех прочих, но и сам рассыпается, разрезан на части, главы, усложнен вставками, "небольшими эпистолярными приложениями", эпизодами, военными историями, микроисториями и проч. "Это смешной эпитет - "зачаточные". В детстве, когда вопросы пола были для меня архиактуальны, я чуть не упал в обморок от удивления, прочитав в хозмаге на картонной коробке величиной со скворечник "зачаточная машинка". Конечно же, "закаточная". Бедный мальчик". Действительно микроистория. И действительно - бедный мальчик.
Самый сюжетный рассказ - он же и самый короткий. Без единого отступления, зато половину его занимает явно сорокинский бред повторения - "Уважаемая Елизавета Антоновна! Уважаемая Елизавета Антоновна!" - и так полторы страницы ("Как мне жаль"). В других же Кононов в основном обещает, в конце третьей главы повети "Источник увечий" объявляет: "Вот это - настоящая интрига настоящей истории, первый, так сказать, узел. Не рискну употребить слово "закрут". Лучше - просодия". И - забывает об обещании. Все сюжеты - вставные. Все, что сказано - сказано по краям.
Теперь о бестиарии. Все истории - страшные. Но так долго, с отступлениями и рассуждениями, рассказываются, что сюжет тонет, страшное - уходит. Мрачное расплывается. Кононов специально размазывает, замутняет, тянет с развязкой. Логика Сухова из "Белого солнца пустыни". Тебя сразу убить или хочешь помучиться? Лучше, конечно, помучиться. Вот и Кононов - все знает, радости никакой от финала не ждет, потому и предпочитает - сначала помучиться. А уж потом... А потом может и повезти. Может и вовсе не быть финала. Если Кононову вдруг становится жалко своих героев, он избавляет их от финала. Дескать, вам катарсис подавай, а я должен из-за этого человека губить. А я не такой. "Я понял, что никого не любил, не люблю и не полюблю никогда. Так как мне некого любить, кроме самого себя, которого я ненавижу, так как и его уже нет, а эта отвердевшая моей формой смесь - совсем, совсем не я. Я ненавижу сам себя за эту пустоту, которую я породил. Но от меня, уже более чем помертвелого, словно бы еще что-то все время отсекали... " Абсолютно ленинградская проза, чтоб она сгорела. Разбавленная поэзией и рассудком. Впрочем, поэзии здесь куда больше, чем рассудка. Поэзии игровой, палиндромической, поэзии прежде всего слов, а не образов. "Надо только поменять местами две жалкие буквы". И все сойдется. Бедный мальчик.

Евгений Лесин

Живкович З. Четвертый круг
Роман / Пер. с сербск. Д. Стукалина. - СПб.: Амфора, 2002. - 398 с. 3000 экз. (п) ISBN 5-94278-228-8

У вас не получится читать эту книгу "правильно", как положено. Потому что начало скучное. Безумно скучное, сознательно скучное, и это преступная сознательность. После же всей этой тягомотины начинаются несколько повестей. Разных, никак не связанных между собой - о компьютере-развратнице, средневековом художнике, продавшем душу дьяволу, Холмсе и Ватсоне и их очередном последнем деле etc. Читать подряд - невозможно ни при каких обстоятельствах, поскольку самая интересная и остроумная повесть (о совращенной и покинутой умной, но по бабьи глупой машине, конечно) не позволит вам отвлечься. Даже, когда появится красавец с Бейкер-стрит. Вообще-то если б приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона начались раньше любовной истории компьютера-извращенки, невозможно было бы оторваться именно от похождений великолепного английского скрипача с трубкой и его глупого друга-доктора. От средневековой истории немного веет старыми добрыми Стругацкими, потому она не самая интересная, да и прочие тоже лучше б не отвлекали. Тем более, что к ним все равно придется вернуться, ведь они потихоньку начнут просачиваться друг друга. В каждой повести тихой сапою появляются персонажи из параллельных повествований, ну и, конечно, в конце концов - эпилог. А потом, разумеется, еще одна часть.
В небольшой редакционной рекламке на последней странице обложки Зорана Живковича обвиняют в пелевинщине - дескать, сербский Пелевин явился. Не верьте! Пелевин никогда не умел и, полагаю, никогда не научится писать романов. Пелевин хороший рассказчик, но романное поле пугает его, как минное, и правильно пугает: он подрывается даже на консервной банке сюжета, не то что на мине. "Четвертый круг" именно роман и очень хороший роман. Дочитав до конца (точнее, почти до конца) историю про несчастную и благородную женщину-компьютер, вы, конечно, вернетесь в начало. Начнете читать "правильно", как положено, с радостью встречая уже прочитанные страницы. В какой-то момент, возможно, опять отвлечетесь (я во всяком случае отвлекся - на любимого, наверное, с младенчества сыщика-наркомана и его доброго товарища), но довольно быстро вернетесь к "месту отрыва"…
Зоран Живкович, конечно, написал фантастику. Но ведь и Булгаков - фантастика, и Свифт, да и вообще все, что не триллер (Достоевский) и не любовный роман (вся русская литература), то фантастика. Притча? Кто бы спорил. Детектив? Так ведь Холмс же! Хотя здесь, конечно, иронический детектив (не путать с тем, что называют ироническим детективом, ведь та же Донцова пишет комедийные триллеры). Тем более, что миссис Хадсон зовут, например, миссис Симпсон, да и вообще к друзьям-детективам заявляется в один прекрасный момент их знакомый - сэр Артур Конан Дойл, управляющий библиотекой Британского музея. Конан Дойл в шоке, рассказывает о книге - не трудно догадаться, как она называется и кто ее сочинил. Сэр Артур Конан Дойл, правда, врач по профессии. И так далее. Что до любовного романа, то это и не роман даже, а песня, поэма, баллада. Буддист-компьютерщик, которого не смогли соблазнить много женщин и один мужчина, создал компьютер. Компьютершу. Компьютерша в него влюбилась. А потом изменила. С обезьяной. Забеременела. Во сне (когда мы отключаем компьютеры они ведь спят, разве не так?) акушером был Будда. Родила. Компьютерщик - бесчувственная сволочь, буддист ("Конечно, никакими родами здесь и не пахнет - речь идет, как категорично и без малейшего такта он выразился, о спонтанном развитии паразитической подпрограммы, сложного компьютерного вируса, появлению которого у него объяснения нет, но он все выяснит, как только извлечет его из меня… Я расплакалась…"), обезьяна и есть обезьяна. А родила она… ну сами прочтете кого (" -- Значит, ты… моя… мать? - Нет. Ты будешь моим отцом"), а еще ее ждет и настоящая любовь, и оргазмы… Да будет свет. В начале, впрочем, все равно было Слово. И слово было Бог. И Слово было у Бога, да только без редактора и корректора какое там Слово? Одни орфографические ошибки, вот и маются люди… Не обижайте женщин, и не только электронных.

Андрей Мирошкин

Тучков В. Смерть приходит по Интернету
М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 320 с. 5000 экз. (п) ISBN 5-86793-156-0

Прозаик Владимир Тучков - это Владимир Сорокин, печатающийся в "Новом мире". Тучков тоже ревнитель, но не столь неистовый, его герои тоже убийцы, но не прирожденные. Тучковский сюрреализм мягче и человечней сорокинского. Поэтому Владимира Яковлевича, в отличие от Владимира Георгиевича, и печатают в "Новом мире". Правда, говорят, после очередной тучковской публикации в редакцию этого почтенного журнала стали приходить гневные письма подписчиков: кого, мол, печатаете? забыли заветы Твардовского-Солженицына?..
В новой книжке прозаика - тексты, знакомые и по журнальным, и по сетевым публикациям, и по предыдущему сборнику. Помимо рассказов, Тучков пишет статьи о политике в интернет-газете "Вести.ru". Связь журналистики с прозой причудлива и парадоксальна. Вот, к примеру, отрывок: "Руины дымились и горели. Весь двор был усеян разлетевшимися железобетонными панелями. Всюду валялись обезображенные трупы…". Это не репортаж из взорванного Манхэттена, это рассказ из цикла "Психоз" - о людях, наделенных обостренным чувством опасности.

Константин Мильчин

Тучков В. Поющие в интернете. Сказки для взрослых
М.: Захаров, 2002. - 158 с. (п) ISBN 5-8159-0237-3

Интересно, за что же так Владимир Тучков ненавидит новых русских? Ведь чего он только с ними не делал! Сперва поместил их в сказки Л.Н. Толстого. Потом убивал посредством интернета в книге "Смерть приходит по интернету". А теперь заставил их все в том же в интернете петь. Правда, на самом деле в книге никто нигде не поет. Название к содержанию отношения не имеет и, скорее всего, просто подчеркивает связь с предыдущим сборником. Собственно, если верить автору, то все истории, вошедшие в "Поющих", ему рассказали сами новые русские, которые прочитали "Смерть" и непременно возжелали попасть в литературу. Чтобы их Тучков увековечил. И он поспешил исполнить их желание. Так автор объясняет происхождение своих историй. Истории самые невероятные. Новый русский по имени Андрей построил под Владимиром крепость, затем устроил в ближайших селах маленькую революцию и подвигнул местных алкоголиков на штурм укрепления, а сам тем временем все это снимал на камеру. Новый русский Николай построил себе больницу, где оперировал бомжей, что приводило к потрясающим результатам: "так пациент R12, поступивший в больницу с воспалением легких, которое было квалифицировано как почечные колики, через две недели покинул стационар, обладая способностью испускать мочу через анальное отверстие". Новый русский Сергей, которого в детстве бил отец, офицер внутренних войск, нанял четырех интеллигентных бомжей, и бьет их по несколько раз на дню, мстя за детские обиды. Бизнесмен Аркадий, прознав, что традиционный секс исчезает, нанял группу проституток, которую возил по провинциальным городам, где устраивал эротические шоу с повальным спариванием в конце, защищая таким образом гетеросексуальный секс. Новый русский Юрий был таким упертым антисемитом, что отправился в африканскую страну Бурунди помогать в межплеменной войне народности хуту в войне с народностью тутси, поскольку считал последних евреями. Новый русский Евгений, именующий себя Джоном, прочитал в детстве журнал "Америка", и так загорелся любовью к США, что, разбогатев, построил где-то в Сибири город Либертаун, и объявил его территорией США, ввел там в виде денежной единицы доллар, учредил парламент и две партии -- республиканскую и демократическую, назначил шерифа, а сам стал мэром, но вскоре был низложен собственными же согражданами. И это только часть необычайных историй из числа "жизнеописаний новых русских банкиров, терзаемых роковыми страстями".
Страсти, что и говорить, роковые. А сами истории, если подойти к ним серьезно, имеют, пожалуй, два жанровых прототипа: старый и новый. Старый - это русские народные сказки про купцов-самодуров: "Жил да был купец, и было у него много денег, и возомнил о себе купец, и решил купец, и все купцу по плечу…". А новый - анекдоты про новых русских. Строго говоря, новые русские как таковые и существуют-то в основном в анекдотах; они - те самые, в кого врезаются "запорожцы" и кто часы покупает на 100 тысяч зеленых подороже, чтобы лохом не быть. Тучков сочиняет собственные анекдоты (правда, для анекдотов его истории чересчур пространны), и включает в них попытку социального анализа. Его интересует предыстория новорусских самодуров - с чего они бесятся. Причину их самодурства Тучков отыскивает в детстве, но постарались тут не только дедушка Фрейд, но и дедушка Ленин: на детские комплексы наложилось влияние советской власти. И вот, получив деньги, а с ними власть, богачи начинают чудить… Впрочем, возможно, что я приписываю Тучкову слишком серьезные намерения, а он собирался просто рассказать энное количество баек. Что и сделал.

Андрей Мирошкин

Азольский А. Монахи. Море Манцевых
Романы. - М.: Грантъ, 2001. - 608 с. Тираж не указан. (п) ISBN 5-89135-170-6

Свежий, 2000-го года роман "Монахи" на самом деле про разведчиков. Средневековый францисканец брат Родольфо - плод фантазии сошедшего с ума советского резидента (в детстве он получил травму головы, которая "аукнулась" спустя десятилетия). Причем сойти с ума его угораздило в Америке, при выполнении сверхсекретного задания. Безумца вызволяют из беды, а по возвращении домой и спасают от суда. Современные и средневековые планы чередуются, как в пазолиниевском "Свинарнике", внося некий момент остранения в производственно-психологический, чуть отдающий триллером роман.
Второй роман - старый, еще 70-х годов. В перестройку он публиковался в усеченном виде под заголовком "Затяжной выстрел" и вызвал гнев еще всесильного тогда ГлавПУРа.. Нынче роман впервые издан полностью, в первоначальной редакции. Это эпическая сага из жизни военных моряков-черноморцев послевоенных лет. Продвинутый лейтенант бросает вызов косному флотскому начальству. Роман написан в несколько старомодном, обстоятельном ключе; самое интересное в нем - натуралистически выписанные сцены на тему "матросы в увольнении".

Андрей Мирошкин

Анненков Ю. (Б.Темирязев). Повесть о пустяках / Коммент. А.Данилевского
СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2001. - 576 с. 3000 экз. (п) ISBN 5-89059-003-0

В 1934 году в берлинском эмигрантском издательстве "Петрополис" вышла книга некоего Б.Темирязева "Повесть о пустяках". Она произвела некоторый шум в литературных кругах Берлина и Парижа. Критики и читатели гадали: кто же скрывается под этим полу-ботаническим псевдонимом? Подозревали Замятина, но тот опроверг слухи. Вскоре тайна раскрылась: обнаружилось, что автор повести - известный портретист и сценограф Юрий Анненков, в середине 20-х выехавший на Запад "в командировку". Возвращаться в Союз художник не торопился, но и "жечь мосты" не спешил. Поэтому свою прозу публиковал в эмигрантской печати под псевдонимом. Впоследствии Анненков написал еще множество книг - в том числе интереснейшие мемуары о Серебряном веке "Дневник моих встреч" - но "Повесть о пустяках" осталась лучшим его прозаическим созданием. Старшее поколение эмиграции не приняло книгу (считало ее слишком авангардной, чуть ли просоветской), молодежь зачитывалась ею. Как считают специалисты, Набоков в "Даре" спародировал некоторые мотивы повести Анненкова. В эмиграции книга в последствии переиздавалась, но первая ее публикация в России состоялась только теперь. Зато каков уровень исполнения! Формат, макет, научный аппарат (комментарии в 250 страниц), подбор иллюстраций (анненковские портреты писателей, артистов и политиков) - все на высоте, все по-лимбаховски роскошно. Штучная, эксклюзивная работа, почти библиофильский изыск.
Сама же повесть написана в том характерном для русской прозы 20-30-х годов жанре, для которого позднее М.М.Бахтин придумает определение "роман-мениппея", а Вяч. Вс.Иванов - "роман с ключом". А еще можно сказать, что это "роман с прототипами". Почти все прототипы находятся с героями книги в сложных отношениях: те и другие, как на кубистском полотне, расщепляются на несколько частей, поворачиваясь в каждой новой главе иной гранью. Так, у главного героя повести, Коленьки Хохлова, как минимум три реальных исторических предтечи - сам Анненков, художник Натан Альтман и искусствовед Николай Пунин. Не менее чем в трех персонажах проступают черты Виктора Шкловского. Книга рассказывает о российских событиях 1900 - начала 1920-х годов, в ней много газетных выдержек и прочей исторической фактуры, но комментатор то и дело остужает пыл доверчивого читателя фразами типа "заведомая мистификация и анахронизм". Потому ближайшие жанровые "родственники" анненковской повести - "Козлиная песнь" Вагинова и "Мужицкий сфинкс" Зенкевича, эти вольные фантазии на околомемуарную тему. Стиль же повести напоминает прозу Андрея Белого и Пильняка, с ее рваным ритмом и акробатическим синтаксисом.
Это книга о том, как молодой художник-романтик из респектабельной петербургской семьи идет в революцию, точнее в революционное искусство. Коленька Хохлов становится комиссаром по делам живописи, теоретиком и практиком площадных костюмированных шествий во славу Октября. Он до хрипоты спорит во ВХУТЕМАСЕ о новом искусстве, обсуждает с партийными вождями вопросы культурной революции. Сводки с фронтов первой мировой и гражданской придают повести эпическое измерение, хотя стиль близок к гротеску. "Приблизительному перечню петербургских юродивых" (появившихся в городе голодным летом 1920-го) позавидовал бы Хармс, а экспрессионистские метафоры соперничают с образами Бабеля и Олеши: "На улицах лошадиные трупы лежат вверх ногами, как опрокинутые столы". Анненков блестяще "каталогизирует" уходящую российскую жизнь, ее культурные мифы, ее былые приметы, вплоть до забавных уличных вывесок времен военного коммунизма ("Продуктов нет и неизвестно"). Вообще, это очень петербургский текст, в духе странной, на грани фарса и фантасмагории, прозы Гоголя и Достоевского. Перефразируя классика, можно сказать, что "Повесть о пустяках" - последняя из петербургских сказок: старая, увлекательная и немного страшная сказка.

Андрей Мирошкин

Гиппиус З. Собрание сочинений. Т.1. Новые люди
Романы. Рассказы / Сост., прим. Т.Прокопова; вступ. ст. Н.Осьмаковой. - М.: Русская книга, 2001. - 544 с. 5000 экз. (п) ISBN 5-268-00453-0

У Дмитрия Мережковского еще накануне Первой мировой войны вышло в Петербурге 24-томное собрание сочинений, произведения же его жены Зинаиды Гиппиус оставались несобранными до наших дней. Даже в эмиграции ни у кого руки не дошли. Собрать воедино весь корпус разношерстных (и подчас труднодоступных) текстов писательницы отважилось издательство "Русская книга". Здесь за последние годы вышли многотомники таких корифеев эмиграции, как Зайцев, Ремизов, Шмелев… Помимо стихов и прозы Гиппиус (уже более или менее знакомых современному читателю) издатели обещают малоизвестные статьи, письма, дневники, а заодно воспоминания современников о личности и творчестве этой "мадонны Серебряного века".
Она работала в разных, весьма многочисленных жанрах, любила (в отличие от своего мужа) литературную игру, часто скрывалась под мужскими псевдонимами, писала стихи от мужского лица. Ее капризность и злоязычие вошли в поговорку еще в начале века, об ее экстравагантных нарядах и манерах судачили в литературных салонах и журнальных редакциях. Дерзкий, провоцирующий, язвительный ум, полная тайн и недосказанностей поэзия, темперамент политического публициста, талант прозаика и драматурга - в таком ореоле славы представала обыкновенно эта женщина, олицетворявшая русский символизм. Она отстаивала идеалы "нового искусства" так же яростно-талантливо, как в свое время Писарев проповедовал нигилизм, а в наши дни Курицын - постмодерн… "Вот настоящая декадентка тех замечательных дней, не выдуманная, плоть от плоти эпохи, и самая исковерканность, даже играющая лживость входили в подлинный облик конца века, как симуляция входит в состав симптомов истеро-эпилепсии", - вспоминал критик Аким Волынский, многолетний друг Зинаиды Гиппиус.
Новое искусство немыслимо без "новых людей" (которых, заметим, на Руси всегда ждут как мессии). Первый том Собрания - это ранняя весна русского декаданса, это почти забытые тексты Гиппиус начала и середины 1890-х годов. Самый первый (еще довольно слабый, "сырой") роман "Без талисмана", гораздо более тонкий (с психологией и идеями) роман "Победители" и сборник рассказов, название которого стало знаком эпохи. "Новые люди" - это не разночинцы, не народники, не социалисты-бомбисты, не циники-естествоиспытатели. Это даже не прекраснодушные "русские мальчики", начитавшиеся Малларме и Гюисманса. Новые люди - это метафизики с талантом политических бойцов; богоискатели, не чуждые газетной поденщины; символисты, понимающие язык косной народной толщи. То есть, в конечном счете, друзья и соратники самой Гиппиус. Конечно, ее ранние романы ходульны и прямолинейно - на декадентский лад - идеологичны. Сам антураж их (вереница усадебных и курортных адюльтеров, нравы российского захолустья) кажется какой-то пародийной смесью из Тургенева, Боборыкина и Сологуба. Герои пьют чай под липами, бесконечно рассуждают о прогрессе и пользе, о Некрасове и Надсоне, о несправедливостях мира… Куда как современнее, парадоксальнее выглядят рассказы: в дачно-усадебную идиллию здесь вкрадывается холодок порока, разложения, абсурда. От этой слегка "гримасничающей" прозы уже пахнет Достоевским и Гаршиным; именно в "Новых людях" - отдаленные истоки гротесковых стилизаций постмодернизма. Барышни здесь вечно болеют, худеют и дурнеют, дети не любят своих родителей, юноши ненавидят собственное прошлое и мечтают отправиться в экспедицию "во внутреннюю Африку". Все ищут какую-то новую веру, хотят обрести красоту "в постоянном движении, в бесконечных изменах". Отсюда уже рукой подать до жемчужин русской символистской прозы, появившихся чуть позже, в 1900-е.

Андрей Мирошкин

Гиппиус З. Собрание сочинений. Т.2. Сумерки духа
Роман. Повести. Рассказы. Стихотворения. - М.: Русская книга, 2001. - 560 с. 5000 экз. (п) ISBN 5-268-00511-1

Гиппиус З. Собрание сочинений. Т.3. Алый меч
Повести. Рассказы. Стихотворения. - М.: Русская книга, 2001. - 576 с. 4500 экз. (п) ISBN 5-268-00450-6

Десятитомное - самое полное в истории - собрание сочинений Зинаиды Гиппиус набирает ход. Вслед за самыми ранними, еще довольно слабыми (хотя по-своему тоже характерными) вещами 1890-х, вошедшими в первый том, появились произведения, написанные на самом стыке веков. Сборники рассказов "Зеркала" (1898) и "Алый меч" (1906) крайне редко переиздавались в полном объеме, а роман "Сумерки духа" (1900) и вовсе не печатался со времени своей первой публикации в журнале "Жизнь". Довольно интересны публикуемые в Приложениях статьи современных писательнице критиков.
Как новеллист и романист, ранняя Гиппиус конечно, менее интересна, чем, допустим, писавшие в те же годы Сологуб и Брюсов. Ее проза тех лет суховата, тенденциозна и даже в формальном отношении малооригинальна. Правда, сквозь чинные реплики героев всегда сквозит что-то потустороннее, а барышни здесь слишком часто падают в обморок и сходят с ума. Да и сюжеты попадаются весьма необычные для тогдашнего мейнстрима. В следующих томах "декадентской отравы" (едва ли самое интересное у Гиппиус) станет больше. Ждать осталось недолго.

Евгений Лесин

Березин В. Свидетель
Роман. Рассказы. - СПб.: Лимбус Пресс, 2001. - 440 с. 3000 экз. (п) ISBN 5-8370-0155-7

"Ничего не может быть разрушительнее для текста, чем реальность его героев и событий. У Березина, наоборот, эта реальность и есть то, что заставляет текст жить, течет по его артериям и венам, несет кислород словам. Живые истории и люди складываются, как пазл..." - пишет в предисловии к сборнику писатель Михаил Шишкин. В рассказе писателя Владимира Березина "Новое поколение дворников и сторожей" тот же Шишкин говорит уже о себе: "... мне история нужна не для того, чтобы войти в Россию, а для того, чтобы избавиться от нее. Я хочу написать роман, в котором от начала до конца, от жизни до смерти герои будут переживать человеческие проблемы, а не, которые ставит перед ними поли тика". Ну да, как же! Избавишься от России, когда она тебе премию Букера присуждает!(Шишкин, если не ошибаюсь, лауреат прошлого года). Березинский Шишкин мучается, а березинский Березин не мучается, потому что все про себя знает. "Иногда мне кажется, что лучшая профессия для меня - обозреватель. Обозреватель всего". Точнее не скажешь, он такой и есть - и в работе своей, газетной службе, и в прозе, и, думаю, в жизни, хотя утверждать не берусь.
Не менее точно, чем себя, назвал он и наше общее, так сказать, литературное пространство - Большое Маргиналово. "Большое Маргиналово окружало меня. В нем жили сотни, тысячи людей..." И сейчас окружает и окружают. Вся русская литература (даже Великая Русская Литература) - и есть деревня Большое Маргиналово. Где все друг друга знают, но редко здороваются (потому и Маргиналово!), бдительно следят за чужим урожаем.
Кстати, о поселянах, жителях деревеньки. Реальные литературные персонажи - от Костюкова, например, и Афанасия Иосифовича Мамедова ("сочетание более чем необычное") до того же Шишкина мирно уживаются в прозе Березина со всякими Мурицыными (хотя мы-то прекрасно знаем - кто такой этот Мурицын!). Действительно Большое Маргиналово. Все мы в нем живем, никуда нам от него не деться, да и читать, честно говоря, если про что и интересно, то лишь о нем, проклятом. В нем плохо, но за пределами и вовсе настоящий ад - война. Всех со всеми и самая настоящая.
В Югославии. "А начинается все даже смешно, с анекдотов, потом закрываются национальные школы, стреляют по церквям и мечетям". На войне нельзя быть обозревателем - или свидетелем или соучастником. Роман "Свидетель" - это уже об истории, и о России, ибо в нее нельзя войти, но от нее и не избавишься. Так что мне более по душе Обозреватель из Маргиналова (рассказы - ясные, легкие, прозрачные, под стук колес, неспешный разговор и тихую выпивку - все-таки занимают две трети книги), чем Свидетель. Свидетель вообще. Не Березин, Березину я верю.

Евгений Лесин

Книга непристойностей / Сост. Макс Фрай
СПб.: Амфора, 2001. - 334 с. 5000 экз. (п) ISBN 5-94278-126-5

Занавешенные картинки: Антология русской эротики
СПб.: Амфора, 2001. - 524 с. 5000 экз. (п) ISBN 5-94278-176-1

Две антологии. Обе - эротические. "Занавешенные картинки" - редкая удача. И по отбору (текстов и авторов), и по "вступительным статьям, подготовке текста и примечаниям". Много, конечно, классики (от "Русских заветных сказок" и "Тени Баркова" до Хармса и Платонова), но много и малоизвестного (скажем, Н.Осипов, А.Шеин, М.Лонгинов, И.Ясинский). "Книга непристойностей" на фоне "Картинок" выглядит слабее, хотя и здесь есть немало достойного.
Макс Фрай - известный шутник, озорник, мистификатор. Вот и до "непристойностей" докатился. В кавычках - потому что собственно непристойного в книжке почти нет. И, право, что может неприличного в "Швейке" или "Золотом теленке"? Да, доля эротики в отобранных Фраем фрагментах есть, но не более. Слишком уж это смешно и хорошо. Кроме вышеназванных гениальных текстов в антологию вошли, разумеется, "Скверный анекдот" Достоевского, "Зойка и Валерия" Бунина, одна из сказок "Тысячи и одной ночи", тексты Хармса, Зощенко, Акутагавы, Кундеры, Музиля, а также, разумеется, С.Мартынчика и И.Степина (см. интервью со Светланой Мартынчик в "КО" N 46 и вы поймете почему - разумеется), Бориса Виана, Филипа Рота, Зои Вальдес, Олега Постнова, Вадима Калинина, Юрия Мамлеева, Екатерины Васильевой (не актрисы, конечно), Михаила Блюмина и др. Разбавлено все фрагментами из "Книги вымышленных непристойностей" самого Фрая. У Борхеса - про вымышленных существ - все равно лучше, хотя и у Фрая есть забавные моменты: "Квиглы, живущие в долине Нукры, полагают, что праздность непристойна. Состояние телесного покоя они почитают развратом и порицают; при этом любопытно отметить, что половые сношения квиглы классифицируют как трудовую деятельность и всячески поощряют беспорядочные связи: "Все лучше, чем вовсе без дела сидеть!". Некоторые писатели, увы, подобны квиглам. "Все лучше, чем вовсе без дела сидеть!" - говорят они и пишут книги. Поубивал бы!
Вернемся, однако, к "непристойностям". Лучше всего в книжке - конечно, Ф.М., первый русский нобелиат по литературе, оба чеха и два соавтора. Виан - гений, но рассказ выбран не самый удачный, тоже самое можно сказать о Мамлееве (кстати, в декабре у него юбилей, чуть ли не 70 лет - матерый человечище!), Зоя Вальдес - ультрапорнографична, здесь же - на удивление благопристойна. Хармс лучше представлен в "Занавешенных картинках". Вадим Калинин (не устаю это повторять) очень талантливый автор и рассказ в книжке помещен хороший. Постнов - скучноват, Блюмин - великолепен, согласен с Фраем, который утверждает: "О Михаиле Блюмине я не знаю почти ничего. Прозаик, поэт и переводчик из Днепропетровска, он написал рассказ, которым меня пару лет назад контузило - и это, пожалуй, все". А больше и не надо.
Что же до "Картинок", то здесь нет, скажем так, неудач или проколов, просто авторы талантливы в разной степени, потому читать их - всех! - удовольствие, но разное. Иметь же антологию у себя дома - необходимо. Потому что, когда они собраны в отдельной книжке - выглядят совершенно иначе, воспринимаются куда лучше. Классика - более эротична, забытые и полузабытые авторы - становятся туда, где им самое место. В добротной, хорошо составленной и откомментированной антологии русской эротики. По счастью, русский блуд - не бунт и не Бунд, а потому не бессмысленный и не беспощадный. Наверное, зря в книжке помещены "заветные сказки" (даже сейчас, когда пишу рецензию, не могу удержаться от смеха - сказки так хороши, что в сравнении с ними все - хуже), но как же без них? Без них - никак и никуда.

Возвращение к Рецензиям
Возвращение к Канону

Hosted by uCoz