Андрей Мирошкин
Н.С.Гончарова и М.Ф.Ларионов: Исследования и публикации. - М.: Наука, 2001. - 252 с. 1000 экз. (п) ISBN 5-02-022615-7
"Амазонки авангарда". - М.: Наука, 2001. - 339 с. 1000 экз. (п) ISBN 5-02-022656-4
Наталья Гончарова и Михаил Ларионов не были эмигрантами в строгом смысле слова: они уехали из России в Париж еще в 1915-м. Там их застала революция, и на родину они уже не вернулись. Прожили во Франции полвека, официально так и не став мужем и женой. Приобрели известность на Западе - благодаря театральным работам. Выставки Гончаровой и Ларионова проходили в престижнейших галереях Европы и Америки. В СССР же их картины долгие десятилетия пылились в запасниках провинциальных музеев (куда были "сосланы" в 20-30-е годы за несозвучность соцреалистическому канону). Советским искусствоведам писать о чете авангардистов-эмигрантов не рекомендовалось, да и сами термины "кубизм", "лучизм", "постимпрессионизм" были не в почете.
Несколько лет назад в Третьяковке прошла большая выставка Гончаровой и Ларионова, выходят биографические и исследовательские книги о художниках, красочные альбомы. Иллюстрированный сборник искусствоведческих статей выпустила и "Наука". Ценителям классического авангарда здесь есть что почитать: М.П.Виктурина сравнивает творческие методы обоих художников, А.Н.Иньшаков размышляет о взаимоотношениях лучизма и супрематизма, образы Апокалипсиса в "военной" графике Гончаровой анализирует Н.Мислер… Сейчас искусство этих двух художников признано классикой, а до революции их выставки сопровождались скандалами. Ларионов и его друзья-футуристы расхаживали по Кузнецкому мосту с раскрашенными лицами. Брутальные, примитивистские, неоязыческие полотна Гончаровой на религиозные сюжеты царская цензура считала богохульными, а светские так и вовсе "порнографическими". В качестве невольных "доносчиков" нередко выступали репортеры бульварных и консервативных газет. На одну из выставок художницы была даже вызвана полиция - арестовывать диптих "Бог". Тем не менее, именно Гончарова стала в 1913 году первой в России женщиной-художницей, получившей заказ на роспись православной церкви.
Но были и другие замечательные женщины. Надежда Удальцова, Варвара Степанова, Александра Экстер, Ольга Розанова… Разные судьбы, непохожие стили - и поразительная вписанность в эпоху радикальных экспериментов в искусстве. Они были на самом передовом рубеже "левого фронта". Именно они, с одной стороны, принесли в русское искусство культуру французского кубизма, а с другой - показали всю свежесть и красоту наивного, "варварского" стиля.
Амазонками Гончарову, Удальцову и К° назвал поэт Бенедикт Лившиц. Выражение стало крылатым. Выставка "Амазонки авангарда" пару лет назад объехала весь мир, побывала с триумфом и в России. Теперь вышел одноименный сборник исследований и материалов: от "феминистского дискурса" (В.С.Турчин) до "квадратуры конструктивизма" (Е.В.Сидорина) и "цветовых ритмов" Александры Экстер (Г.Ф.Коваленко). Кстати, именно к живописным и театральным работам Экстер восходят те экстравагантные, вычурные, изломанные линии одежд, в которых до сей поры изображают модниц и киноактрис эпохи нэпа.
Андрей Мирошкин
Шатских А. Витебск: Жизнь искусства. 1917-1922. - М.: Языки русской культуры, 2001. - 256 с. 2000 экз. (п) ISBN 5-7859-0117-Х
Политические катаклизмы вносят в культуру элемент центробежности: чем громче революционные раскаты в столицах, тем ярче художественная жизнь в невоюющих провинциях. 1917 год разбросал российских людей искусства по приграничным губерниям. Пока в Москве и Питере, на Дону и в Сибири дрались за власть, в Тифлисе и Витебске, Владивостоке и Одессе выходили книги стихов, открывались выставки, устраивались спектакли, создавались литературные и художественные кружки. Продолжалось все это недолго, до 1921-1922 года, но по составу участников и по напряженности творческих поисков эти короткие периоды "полуэмиграции" были весьма замечательны. Недавно вышла книга о "русском Тифлисе" меньшевистских времен, а почти вслед за ней - первое в своем роде исследование искусствоведа Александры Шатских о "витебском ренессансе", о замечательной плеяде художников, писателей, музыкантов и артистов, которых собрал в этом городе революционный хронотоп. Книга написана точно и внятно, оформлена стильно, в супрематистском вкусе.
"На протяжении губернской своей истории Витебск словно излучал какую-то таинственную энергию, влиявшую на всех талантливых людей, в биографии которых он возник пусть, на первый взгляд, и случайно", - предуведомляет автор. Именно в Витебске 19-летний Николай Гоголь, коротая часы на постоялом дворе, подсмотрел и подслушал сценки, перевоплощенные позднее в провинциальную фантасмагорию "Мертвых душ". Именно улицы своего родного Витебска столетие спустя изобразил Марк Шагал в цикле офортов на мотивы гоголевской поэмы. Шагал - подлинный "гений места" для этого города с почти тысячелетней историей, его летописец, мифограф и посол во всех других городах. В созданном им Витебском Народном художественном училище преподавали Иван Пуни и Мстистав Добужинский. А осенью 1918-го Шагал с мандатом Наркомпроса руководил украшением Витебска к годовщине Октября. То была счастливая пора, когда царская цензура уже закончилась, а советская еще не началась. Впервые российское левое искусство вышло на улицы, в народ. На несколько дней Витебск превратился в большой "холст", по которому "писали" лучшие мастера авангарда. Те празднества запомнились очевидцам "буйной красочностью, изобильностью и сказочностью": с плакатов и панно на прохожих глядели зеленолицые евреи-скрипачи, летящие женщины, перевернутые вверх копытами лошади. Все эти фирменные шагаловские символы и аллегории, естественно, были восприняты "трудовыми массами" и большевистскими вожаками как издевательство. Но романтика в ту пору еще брала верх над косностью комиссаров, и к Первомаю 1920-го город вновь стал тотальным художественным объектом: по стенам Витебска прошлась кисть Казимира Малевича. "Здесь улицы покрыты белой краской по красным кирпичам, а по белому фону разбежались зеленые круги", - вспоминал очевидец этого праздника искусств Сергей Эйзенштейн.
Главным детищем Малевича в Витебске стал Уновис - общество "Утвердителей нового искусства". Молодые художники - последователи супрематизма образовали братство со своей особой символикой (нарукавный черный квадрат) и ритуалами, напоминающими масонские. Позднее зарубежные искусствоведы признают Уновис одной из самых новаторских художественных групп ХХ века. Но в ту пору о Вечности думалось немногим. Невдалеке от Витебска бушевала гражданская, затем советско-польская война… Не хватало красок, бумаги, типографской техники. Но и в этих условиях Малевич и К? выпускали книги, которые отличала, по определению Александры Шатских, "коряво-выразительная рукодельность". Попадались среди них и подлинные библиофильские шедевры - например, "Альманах Уновис №1", отпечатанный на пишущей машинке. Из пяти экземпляров этой "супрематической инкунабулы" до наших дней дошли лишь два. Именно в творческой лаборатории Уновиса вызревали проекты гениального книжного дизайнера Эль Лисицкого. Этот мастер, у которого "в генах осела любовь к манускриптам и священным свиткам", сконструировал в 20-е годы десятки авангардных книг, которые невероятно высоко ценятся на современных букинистических аукционах… Был еще и музыкальный, театральный, и литературный Витебск - и в каждом свои "звезды". Философский же ритм этого карнавала отсчитывал Михаил Бахтин, создавший близ Витебска, в уездном Невеле, научное общество с участием литературоведа Льва Пумпянского, писателя-мистика Бориса Зубакина и знаменитой в будущем пианистки Марии Юдиной…
Историкам культуры теперь остается ждать столь же обстоятельных исследований о других "губернских" феноменах послереволюционной эпохи - например, о художественно-литературной жизни Приморья.
Андрей Мирошкин
Делакруа Э. Письма / Пер. с фр. Ю.Корнеева, Л.Цывьяна, Е.Баевской. - СПб.: Азбука, 2001. - 896 с. - (Наследие). 5000 экз. (п) ISBN 5-267-00586-Х
В зал Эжена Делакруа, что в Лувре, школьников и студентов водят изучать романтизм - все его жанры, сюжеты, разновидности. Этот знаменитый живописец был редкостно многогранен: писал портреты, исторические полотна, пейзажи, жанровые картины в ориентальном вкусе, увлекался анималистикой. Много работал в монументальном жанре. Кроме того, обладал изрядным литературным даром: оставил обширный и интереснейший "Дневник" (его полное издание на русском стало одним из ярких событий хрущевской "оттепели"), много писал для влиятельных художественных журналов своего времени.
Статьи и дневники пишут немногие, а письма - практически все. Делакруа - не исключение. Его эпистолярий довольно велик - более 1500 посланий людям различных степеней и званий: друзьям детства, коллегам-художникам, женщинам, покупателям картин, официальным лицам. Среди адресатов Делакруа - Жорж Санд и Виктор Гюго, Стендаль и Александр Дюма-отец, Бальзак и Шопен. Письма художника впервые изданы в России отдельной книгой (более 600 посланий).
На первый взгляд, Делакруа прожил спокойную жизнь. В войнах и революциях не участвовал, умер в своей постели при нотариусе и враче (в отличие от многих поэтов-романтиков, оканчивавших дни молодыми и в чужих краях), любовных и творческих драм, кажется, не претерпевал. Единственный в его жизни скандал, связанный с показом на парижском Салоне 1827 года картины "Смерть Сарданапала", только прибавил популярности молодому художнику, ввел его в круг тогдашних знаменитостей. Но благополучие это, как водится у великих, обманчивое. Отпрыск родовитых, но разорившихся дворян из французской провинции, Делакруа провел детство и юность чуть ли не в бедности, рано потерял отца и мать, страдал от опеки деспотичной старшей сестры. Его письма 1810-1820-х годов к сестре переполнены мольбами о денежной помощи: молодому художнику нужны кисти, холсты и грунт, необходимы натурщики… Безденежье, а позднее крайняя занятость так и не позволили Делакруа посетить "Мекку художников" - Италию (мечты о поездке тоже один из лейтмотивов переписки). Он был современником Пушкина и страдал от той же болезни горла (ларингит), что и Маяковский. Светский щеголь, наедине с женщинами он вел себя несколько робко; вот что пишет об этом биограф Делакруа Андре Жубен пишет: "Его кузина баронесса де Форже, бывшая его любовницей более двадцати лет, потратила немало времени на то, чтобы дать ему понять, что он безбоязненно может рискнуть". В итоге он так и не женился, а о перспективах обзавестись потомством однажды написал приятелю так: "Если у меня будут дети, я стану молить небо, чтобы они выросли глупыми и обладали здравым смыслом".
Этот выдающийся колорист (первейший после Рубенса и Веронезе) и несравненный певец южных красот очень мало путешествовал по миру. Правда, единственная "экзотическая" поездка - в Алжир и Марокко - подарила Делакруа массу впечатлений и сюжетов для картин. Здесь, в "стране львов и сафьяна", в закоренелом романтике вдруг проснулся классицист: "Вы словно попали в Рим или в Афины… кругом плащи, тоги и тысячи подробностей в античном духе. Негодяй, который чинит башмак ради нескольких су, одет и держится как какой-нибудь Брут или Катон Утический" (из письма 1832 г.).
В СССР Делакруа ценили за "Свободу, ведущую народ на баррикады" (действительно замечательная картина, одна из лучших у художника) и недолюбливали за "правые" убеждения поздних лет, за дружбу с Адольфом Тьером (в 1830-е министром внутренних дел, а позднее - усмирителем Парижской коммуны). В сборник, кстати, вошли письма, в которых Делакруа детально обсуждает с Тьером планы отделки Тронного зала в Палате депутатов. Но самое, пожалуй, интересное в этой книге - рассуждения художника о природе искусства, о романтизме в жизни и творчестве: "Мы живем, мой добрый друг, во времена всеобщего упадка. Сейчас нужна отвага, чтобы сделать своим единственным божеством прекрасное. Ну что ж, чем больше людей отрекается от него, тем пламенней я ему поклоняюсь" (из письма 1831 г.).
Книгу предваряют две статьи - написанный в академичной манере очерк творчества (В.И.Раздольская) и пылкое, воистину французское эссе А.Жубена, первого серьезного публикатора писем Делакруа в 1930-е годы. Его же биографические справки открывают каждый из хронологических разделов сборника. Репродукции картин Делакруа, как водится, оставляют желать лучшего. Впрочем, это ведь не альбом, а литературное издание.
Евгений Лесин
Литературный текст: проблемы и методы исследования. 7 / Анализ одного произведения: "Москва - Петушки" Вен. Ерофеева: Сборник научных трудов. - Тверь: Твер. гос. ун-т, 2001. - 208 с. 300 экз. (о) ISBN 5-87049-190-8
Вообще говоря, "сборник научных трудов" чаще всего вещь ужасающая. Советско-академическая, архискучная, полная вульгарного компаративизма, а порой и чуть ли не ссылок на классиков марксизма. Даже (или особенно?) если речь идет о Венедикте Ерофееве. Даже - потому что уж слишком неакадемичен Ерофеев. Особенно - потому что уж если его зарыть в "хрестоматийный глянец", то и вовсе руки опускаются, рюмка выпадает из рук. Данная книга, конечно, типичный сборник научных трудов, кое-кто из авторов до сих называет поэму "Москва - Петушки" повестью и так далее. Но, во-первых, в сборнике очень много интересных и дельных работ, опубликованы (с любезного разрешения журнала "Комментарии", в котором И.Авдиев делает это регулярно и гораздо более подробно; впрочем, этим уже занялся и "Вагриус") очередные фрагменты записных книжек Ерофеева (например, об упомянутом Авдиеве: "Я и Авдиев, оба большие. Но если ночью встретят меня, потребуют часы. Если встретят его - сами снимут молча и отдадут") и, самое главное, в нем есть абсолютно гениальная статья, статья которую я ждал и о которой мечтал сразу же после прочтения поэмы. Но об этом после.
Прежде же всего вот что: нет такого написания "Вен.Ерофеев", есть написание "Вик.Ерофеев", а Венедикт Ерофеев - это "просто" Ерофеев. Да, инициалы (В.В.) у них совпадают, но "настоящий" Ерофеев - один, а другому не бывать! (Из этого не следует, конечно, что Виктор Ерофеев - плохой литературовед, культуролог, телеведущий, критик или писатель; напротив, но ведь и настоящий Некрасов - один, при том, что существуют и Виктор, и Всеволод и др.). Но это, конечно, пустяки, академические шалости. Далее все серьезно, начиная с предисловия И.В.Фоменко, утверждающего: "Загадка поэмы в том, что всякое ее понимание убедительно и не противоречит другим (…) Ее можно читать и так и эдак, и все будет "правильно", убедительно, доказательно и не будет противоречить другим толкованиям…" Утверждение небесспорное, но весьма продуктивное. Читать поэму действительно можно как угодно, разные ее прочтения хоть и будут противоречить, но друг другу, а не духу самой поэмы (хотя и последнее возможно; рецензируемый сборник, слава богу, подобного избежал). С одним лишь нельзя согласиться - с определением "статуса повествователя". "Юродивый" или, считает Фоменко, "спившийся интеллигент" - вот основные его определения. Далее он приводит цитаты, противоречащие, на его взгляд, фигуре "спившегося интеллигента". Напрасный труд! Повествователь - конечно, юродивый, и, конечно, интеллигент, но не спившийся, а спивающийся! Это важное отличие (пьющие филологи меня поймут). Даже Гуревич (персонаж трагедии "Вальпургиева ночь, или Шаги Командора", написанной в 1985 г.), угодивший в дурдом по причине пьянства и тот - интеллигент спивающийся.
Что касается других статей, то (как ни странно, ибо, казалось бы, уж об этом столько уже писали) весьма интересна и в чем-то даже неожиданна работа Г.С.Прохорова "Библейский прототекст в поэме Вен. Ерофеева "Москва - Петушки" - достаточно простой на первый взгляд подсчет библейской и алкогольной лексики дает неожиданные результаты. Опять таки "подсчетная" статья Н.А.Веселовой "Веничка, Веня, Венедикт Ерофеев: парадигма имени", своеобразны разборы наследующей Ерофееву субкультуры - "Веня и Майк: встреча в пригороде" Ю.Доманского и "Венедикт Ерофеев и "московский панк-текст" Д.Ступникова. Интересны сближения Ерофеева и Андрея Белого (О.Лекманов), Франца Кафки (Н.Павлова, С.Бройтман). Едва ли не в каждой статье комментируют комментаторов - Левина и Власова, Ю.Орлицкий доказывает, что "Москва - Петушки" именно поэма, стихи (наконец-то, а то ведь некоторые не только повестью называют, но и даже романом-анекдотом).
Ну и, наконец, самое главное. "От вокзала до вокзала, или Московская одиссея Венички Ерофеева" А.Е.Яблокова. Текст - запредельный. Тема - действительно актуальная, а главное, "невспаханная": "…никто из исследователей ни разу не коснулся проблемы московских блужданий Венички, хотя на наш взгляд, этот вопрос не менее интересен и важен, чем, например, ветхозаветные мотивы в "Москве - Петушках. (…) Данная работа потребовала от нас, скорее, приемов Шерлока Холмса и комиссара Мегрэ, чем литературоведческих метолов Ю.Лотмана или М.Бахтина. Мы попытались проследить путь главного героя от Савеловского вокзала до Курского, с учетом времени суток, количества и скорости героя". Бог мой! Путь с Савеловского до Курского - вот где поэзия! Не удержусь еще от одной цитаты, просто для примера - о характере работы: "Точный адрес: Каляевская улица, дом 39/15. Сегодня на месте этой столовой находится кафе "Забегаловка". Местные жители подтверждают, что в 70-е годы там была пельменная…" Шесть страниц всего - с 100-й по 106-ю - а стоят пухлых монографий.
Словом, книжка получилась достойной, а путь от вокзала до вокзала рассмотрен настолько подробно, скрупулезно и, главное, убедительно, что невольно хочется сказать: вот, господа Власов и Левин, какими должны быть комментарии-то! Впрочем, если б такие комментарии и вправду были, то Ерофеева прокляли бы все на свете - авторы, читатели, наборщики, корректоры, ибо прочесть это никто бы и никогда не смог. Не хватило бы и семи жизней (а у филологов их, как известно, всего три - своя, кандидатская и докторская).
Евгений Лесин
Лоренц К. Агрессия (так называемое "зло") / Пер. с нем. Г.Швейнпика. - СПб.: Амфора, 2001. - 349 с. 6000 экз. (п) ISBN 5-94278-063-3
"Военнопленный Лоренц характеризуется положительно, дисциплинирован, к труду относится добросовестно, политически развит, принимает активное участие в антифашистской работе и пользуется доверием и авторитетом среди военнопленных. Прочитанные им лекции и доклады заслушиваются военнопленными с охотой. Военнопленный Лоренц побывал в разных государствах, как-то: США, Англии, Франции, Бельгии, Голландии, Италии, Греции, Чехословакии и др. Владеет большим кругозором в теоретических вопросах, а также в политике ориентируется правильно. Является агитатором лагерного отделения, проводит агитационно-массовую работу среди военнопленных немецкой и австрийской национальностей, владеет французским и английским языками. Компрометирующими материалами на Лоренца К. А. не располагаем".
Это из характеристики. Характеристики на военнопленного - Конрада Лоренца (1903 - 1989), ученого с мировым именем, основателя сравнительной этологии (науки о поведении животных), лауреата Нобелевской премии. В издательской аннотации о нем сказано: "… по некоторым сведениям - бывший офицер СС". Конечно, офицером СС Лоренц не был, но вот членом национал-социалистической партии являлся. "Конечно, я надеялся, - размышлял он впоследствии, - что что-то хорошее может прийти от наци. Люди лучше, чем я, более интеллигентные, верили этому, и среди них мой отец. Никто не предполагал, что они подразумевали убийство, когда говорили <селекция>. Я никогда не верил в нацистскую идеологию, но подобно глупцу я думал, что я мог бы усовершенствовать их, привести к чему-то лучшему. Это была наивная ошибка". Попав в лагерь (а Лоренц побывал в нескольких, география самая разнообразная - от Армении до подмосковного Красногорска) военнопленный Лоренц писал в анкете "верующий", через несколько лет - уже "без вероисповедания".
В армии же, на Восточном фронте, он был врачом, в лагерях, судя по всему - тоже. Наверное, в этом есть даже что-то забавное, но Нобелевскую премию за создание этологии вместе с ним в 1973 году получил и голландец Н.Тинберген - участник Сопротивления, узник фашистских лагерей. Как видим, лагеря - будь то советские, или германские - побуждают людей изучать поведение животных.
Первые одиннадцать глав его книги - это, как верно указывает автор, "научное естествознание". Последние три - проповедь. Вообще-то гениальных проповедников всего двое - Бертран Рассел и Честертон, англичане, атеист и католик. Но после советских лагерей даже немец станет проповедником! Что же до "научного естествознания", то написано это настолько увлекательно, настолько интересно, что не верится подчас, что автор - ученый, биолог. Это и детектив, и поэма одновременно. Признание в любви и великая сага о животных. "Влюбленная самка никогда не навязывается своему возлюбленному, никогда не бегает за ним; самое большее - она "как бы случайно" в тех местах, где он часто бывает…" И далее: "… она более четырех лет в неизменной любви своей ходила следом за счастливым в браке гусаком. Она всегда "как бы случайно" скромно присутствовала на расстоянии нескольких метров от его семьи. И ежегодно доказывала верность своему возлюбленному неоплодотворенной кладкой". В неизменной любви своей! Комментировать это не возможно, писать без слез - тоже.
Тем более, что последние три главы не о рыбах и гусях, не о волках и медведях. А о людях. Волках позорных, истребляющих себе подобных. Последняя глава называется "Надеюсь и верю". Надо испытать много "так называемого зла", что честно сказать в лицо Великому Конструктору: "Если коротко, я верю в победу Истины. Я верю, что знание природы и ее законов будет все больше и больше служить общему благу людей; более того, я убежден, что уже сегодня такое знание ведет к этому. Я верю, что возрастающее знание даст человеку подлинные идеалы, а в равной степени возрастающая сила юмора поможет ему высмеять ложные".
Да, есть только одно что отличает человека от животного (в лучшую сторону) - смех. Именно и только смех. Смех, а не любовь. "Собаки, которые лают, иногда все-таки кусаются, но люди, которые смеются, не стреляют никогда!"
Смеющийся человек. Не бунтующий человек, не вечный человек, а смеющийся. Только он и есть - Вечный человек.
