 |
|---|
Андрей Мирошкин
Козлов В. Гопники
М.: Ad Marginem, 2002. - 288 с. 5000 экз. (п) ISBN 5-93321-041-2
Паноптикум издательства "Ad Marginem" пополнился еще одним экстремальным человеческим типом - гопниками. Книгу о них написал никому не ведомый Владимир Козлов (никаких, даже самых скупых данных о нем издатели не сообщают, но по манере письма он человек абсолютно "адмаргинский"). В книге - дюжина рассказов, большая часть которых образует некий квазироман о детстве и подростковых похождениях героя. И лишь несколько завершающих книгу новелл - о временах более поздних: в них герой книги уже студент, аспирант, офисный клерк. В общем, эдакое медленное прощание с развеселой хулиганской юностью. Врастание бывшего "молодого негодяя" в новый буржуазный порядок. Но оставшегося по сути своей маргиналом.
Если бы эта книга вышла лет 12-13 назад, ее наверняка многие бы приняли за жестокий физиологический очерк, за публицистику, за обличительный перестроечный опус. Ибо время действия в книге - конец 80-х, разгар перестройки, угар "нового мышления". К счастью, теперь есть возможность смотреть на ту эпоху более трезво, более отстраненно. Или даже остраненно, как Владимир Козлов. В книге его, несмотря на всю ее чернуху и жестокости, есть привкус ностальгии по тем временам, когда всё было как-то "по-человечески", "по-нашему". Пили портвейн и самогон, "снимали" девчонок", дрались район на район. Если курили, то только "Космос" и "Приму". Ну, грубили, конечно, сквернословили, мелкой уголовщиной порой баловались. В милицию попадали, это да. Но всё было родное, естественное. Ни тебе наркотиков (о них в книге Козлова - ни буквы), ни половых извращений, ни экспансии западной культуры… Если "подросток Савенко" из автобиографической трилогии Лимонова - хулиган, поэт и сын офицера, то герой книги Козлова Андрей Гонцов по прозвищу Гонец - отличник, хулиган и сын спившегося поэта. И живут они, в общем-то, в одном и том же условном советском областном городе, где по вечерам не следует выходить на улицу, а в чужой район лучше не забредать совсем. Где молодая шпана держит в страхе не только мирных обывателей, но и учителей собственной школы, и даже милицию. И только хорошо тренированные "центровые" (резерв будущей оргпреступности) способны совладать с бритыми парнями из рабочих кварталов.
Несмотря на некоторый перебор "чернухи" и дворово-криминальный "экстрим", книга в общем "цепляет". Любопытна психология подростка, любопытны ностальгические мотивы и своеобразная "черная лирика". Если интонацию Козлов "позаимствовал" у Лимонова, то антураж и быт автор словно взял напрокат из перестроечных фильмов типа "Маленькой Веры" и "Меня зовут Арлекино". "Наша семья жила в двухкомнатной хрущевке, и своя комната была только у Игоря… Папа приходил с работы поздно, почти всегда пьяный, и тут же ложился". Мама же ведет с сыном-оболтусом такие примерно разговоры: "Я работаю с утра до вечера за копейки - пятьдесят получки, пятьдесят аванса, - а вы этого не цените". В других семьях - еще мрачнее, еще беспросветнее: побои, поножовщина, повальное пьянство. В школе учителя-сталинисты ругают перестройку и Горбачева. Милиционеры бубнят что-то о честной и правильной жизни. И каждый борется с провинциальной тоской по-разному. Андрей и его друзья - вот так: "…можно играть в футбол и в деньги, и докуривать бычки, и швырять камнями в поезда, чтобы разбить стекло, и отлавливать и вешать черных котов, и много-много-много всего остального". И это еще самые невинные шалости… Правда, за эту "романтику" герои расплачиваются сломанными ребрами и покалеченными судьбами. Герою книги вдвойне тяжело: он ведь - мальчик из "приличной" семьи (не из пролетарской); вчерашний отличник в нем борется с сегодняшним гопником, грозой местных "неформалов". "Отличник" в конце концов побеждает. Но жизнь от этого не становится интереснее.
Егор Радов
Илья Троянов. Мир велик, и спасение поджидает за каждым углом
Роман. Пер. с немецкого С. Фридлянд. М.: "Текст", 2002. - 365 стр. Тираж 3000 экз. ISBN 5-7516-0327-3
"Мир велик, и спасение поджидает тебя за каждым углом" - под такой альтруистической декларацией, наверное, готов подписаться почти каждый здравомыслящий житель этого мира, который если в это не верит, по крайней мере, желал бы, чтобы было именно так. Поэтому, открываешь одноименный роман болгарина Ильи Троянова, написанный по-немецки, с ехидным чувством недоверчивого предвкушения: а ну-ка, мол, докажи мне то, что ты вынес в самый заголовок, определив сразу своё восторженное, доброе отношение к жизни и окружающей действительности, продемонстрируй мне, что всё плохое - преодолимо, когда мир велик, а спасение… и так далее. Сам автор был увезён в детском возрасте на Запад из коммунистической Болгарии, вырос в Германии, жил в Кении, объездил ещё ряд стран, сейчас живёт в Бомбее - с такой интересной биографией он наверняка знает, о чём говорит. Тем более, что на обложке книга отмечена, как сенсация, а автор - "надежда новой немецкой литературы".
Сам роман можно условно разделить на три части (фактически он разделён на пять): Болгария, Родина Предков, бабушек, дедушек, где старики играют в кости, попивая вино, рассказывая друг другу бесконечные истории - эдакий, почти пасторальный позитив; злоключения семьи главного героя, бегущей, в поисках лучшей жизни, в Свободный Западный Мир (это наиболее ясная и убедительная часть, местами её в самом деле интересно читать), и наконец - возвращение блудного сына Александара, вечно хандрящего в какой-то германской больнице, опять-таки на Родину, которому предшествует беглый войяж, совместно с его столетним крёстным отцом и alter ego Бай Даном, по разным странам на велосипеде (включая большой выигрыш в монакском казино, иронический взгляд на Нью-Йорк и всё в таком духе), где - на Родине - его ждёт и дожидается любимая и прекрасная, как сама жизнь, бабушка Златка. Всё кончается финальной игрой в кости между стариками - предками - рассказчиками всех этих историй, которые знают, как жить, в чём смысл, где спасение и т.п.
В общем, простая фабула, однако, выполнена автором в виде бесчисленного множества хаотичных эпизодов, вставных монологов, перебивок, рефлексий, историй чьих-то жизненных путей, немного напоминающих знаменитые длинные рассказы персонажей "Швейка". Вся эта разноголосица романтически гудит, постоянно напоминая читателю о том, как прекрасна и разнолика жизнь, плохо только, что в большинство новоявленных приключений новых действующих лиц, не особо хочется вникать, а волшебные странствия на велосипеде, перемежающиеся постоянными встречами с земляками и как следствие - истории, истории, истории - вообще норовишь как-то пропустить.
Единственная, как я упомянул, часть, по-настоящему "читабельная" - там где семья Сашо бежит через границу в Италию, наивно полагая, что там их, сразу за железным занавесом, ждёт оркестр, празднующий триумф и смелость беженцев, много денег, благ и вообще - рай. Вместо этого - лагерь для мигрантов, изображённый поразительно точно и реально, по крайней мере, в это совершенно веришь. Абсолютно запоминается эпизод, в котором отец, мать и маленький сын бегут к пограничной стене, кто-то кашляет, и солдат озирается и видит их. Но, не зная, что делать, идёт дальше, словно он никого и не видел, а испуганный отец бросает мальчика прямо через стену - туда, в неизвестность, в начало счастливого мира, где не может быть ничего плохого… Тот падает прямо на телегу крестьянина и… Потом они его, конечно, находят - расчёт на рождественскую авантюрную сказку не оправдывается, и итальянский полицейский долго не может придти в себя от изумления: как это так! Вырастить сына, единственного и… швырнуть его через стену, совершенно не зная, что там! Наверное, это - один из самых сильных эпизодов книги.
А остальные… Зачастую напоминают эдакий Naked Lunch Берроуза, только с начисто выдранным ядовитым зубом порочности, который, собственно и держит в постоянном напряжении, несмотря на бесконечную смену декораций. Здесь, во всём царит унылое благодушие, отчего большая часть героев, размышлений и мыслей, выглядят какими-то надуманными, словно бутафорская кровь в голливудском фильме - хлещет, как из ручья, а ты всё равно знаешь, что это - краска, а убитый потом превратится в актёра, встанет, и пойдёт домой.
Часть про лагерь написана наиболее традиционно, и именно её желаешь читать на самом деле. Но она кончается - и ты недоумеваешь, зачем тут опять весь этот кондитерский антураж дальше, и, наконец, бабушка. Здравствуй, бабушка - хочется воскликнуть, как в известном анекдоте про двух ёжиков - слепого и одноглазого. Одноглазый накололся глазом на ветку и говорит: Всё. Пришли. Пришли? - оживляется второй. Здравствуй, бабушка!!!
Короче, миру - мир, войне - сами знаете что, поскольку в данном романе ничего похожего на ежиный хэппи-энд не происходит, а происходит настоящий энд возвращения на Землю Предков, много суетливой возни, невнятицы, ненужного сумбура и вообще того, что в советской критике называлось "литературщина".
Только неизменная свежесть восприятия, какая-то вымученная, но всё же лёгкость изложения, и, повторюсь, вторая часть романа, делает эту книжку, несмотря ни на что, интересной. Автору же хочется посоветовать отбросить все эти авангардно-модерновые заморочки, раз он не умеет их осуществить на должном уровне, а писать простые реалистические вещи о простых реальных событиях, которые он знает. А объять весь мир, который "велик", не каждому дано, несмотря на поджидающее на каждом углу спасение.
Евгений Лесин
Бротиган Р. Ловля Форели в Америке. Месть лужайки
Сборник / Пер. с англ. И. Кормильцева, Ш. Валиева. - М.: Иностранка, Б.С.Г.-ПРЕСС, 2002. - 376 с. - (Иллюминатор). 5000 экз. (п) ISBN 5-94145-082-6, ISBN 5-93381-091-6
Представьте себе такую картинку. Заходит молодой человек в книжную лавку. Хозяин, сально подмигивая, спрашивает - не нужна ли, дескать, ему женщина. Нет, отвечает молодой человек, я вообще-то за книжками пришел - все-таки лавка-то именно книжная. Владелец ничего на это не говорит, а выходит на улицу. Останавливает первых встречных - мужчину и женщину. О чем-то с ними договаривается, все трое идут в лавку. Молодой человек в панике прячется в туалете. Те упорно ждут. Молодой человек выходит, женщина (уже голая) лежит на кушетке. Ее мужчина сидит рядом, положив шляпу на колени. Молодость берет свое, так что любовь происходит. Женщина и ее мужчина покидают книжную лавку, а владелец ее говорит молодому человеку: "Я тебе расскажу, что произошло наверху… Ты воевал в Испании. Ты был юным коммунистом из Кливленда, штат Огайо. Она была художницей. Молодая еврейка из Нью-Йорка, которая представляла гражданскую войну в Испании чем-то вроде масленицы в Новом Орлеане, только с греческими статуями вместо людей. Она писала портрет мертвого анархиста, и тут ваши пути пересеклись. Она попросила тебя встать рядом с анархистом и сделать вид, что ты его убил. Ты влепил ей пощечину и загнул нечто такое, что даже я постесняюсь повторить. Вы бешено влюбились друг в друга…"
Это всего лишь эпизод, маленькая главка романа, к тому же не вся, ибо рассказ хозяина книжной лавки имеет и продолжение и варианты. Но дикая смесь хармсовского абсурда и юмора с меланхолической лирикой длится весь роман. Собственно, "Ловля Форели в Америке" и не роман, а лоскутное одеяло из воспоминаний (о детстве и юности), смешных сценок, забавных эпизодов и поэтических этюдов. Это стихотворения в прозе, но в духе Бодлера - с черным юмором, безумием и доброй мизантропией.
Еще эпизод. Ловля форели. Самая настоящая ловля форели, причем в Америке. Поймали рыбку. Да жалко стало. Так не отпускать же! Зато можно скрасить последние ее минуты. Пусть, дескать, хотя бы умрет счастливой. Ну и напоили форельку портвейном. В усмерть. В буквальном смысле. Это ведь только наша форель разбивает лед, американская - только распивает. Портвейны и все остальное. А вообще-то Ловля Форели в Америке - и есть главный персонаж романа. То она ест пирожки с оперной певицей Марией Каллас, то выдает себя за труп лорда Байрона. А то и вовсе: "Калека по кличке Ловля Форели в Америке ворвался в Сан-Франциско внезапно прошлой осенью, восседая в великолепном инвалидном кресле из хромированной стали. Это был безногий крикливый алкаш средних лет". Безногий крикливый алкаш средних лет - идеальный портрет хорошего писателя. Что до Ричарда Бротигана (1933 - 1984), то он хоть и не калека по кличке Ловля Форели в Америке, но писатель отменный. Известен более всего был, конечно, в 60-70-х (тогда, кстати, и вышла "Ловля"), но тогда ведь и Америка была другая. В той Америке форель поили портвейном, в той Америке вообще еще было место и время для поэзии. Ну а "Ловля Форели в Америке" - это, конечно, чистой воды поэма. Точнее, цикл стихов, ибо сюжетно она все-таки очень раздроблена. Зато автор достиг главного. "У меня всегда было чисто человеческое желание написать книгу, котрорая кончалась бы словом "МАЙОНЕЗ"…", - признается он. И заканчивает книгу письмом: "Дорогие Флоренс и Харви. Я только что узнала от Эдит, что мистер Гуд отошел от нас в лучший мир. Наши сердца переживают эту боль так же, как и ваши, и да смилуется Бог…" Ну, и P.S.: "Извините, я забыла послать вам майонез" За один этот финал Ричарду Бротигану надо бы памятник ставить (в виде форели, пьющей портвейн, конечно)!
Помимо романа в книжку вошли также и рассказы - они столь же остроумны, столь же абсурдны, и они тоже, разумеется, не рассказы, а стихи.
Евгений Лесин
Бубер М. Гог и Магог
Роман / Пер. с нем. Е. Шварц. - СПб.: Модерн, ИНАПРЕСС, Иерусалим: Гешарим, 2002. - 336 с. Тираж не указан. (п) ISBN 5-94218-009-2
Мартин (Мордехай) Бубер (1878 - 1965) - один из крупнейших философов прошлого века. Теолог и экзистенциалист, социальный мыслитель и культуролог, человек европейски образованный и глубокий знаток традиционных текстов еврейской религиозной литературы. Родился в Вене, до 33-го года жил в Германии. С приходом к власти нацистов эмигрировал в Швейцарию, потом в Палестину. Умер уже в государстве Израиль, где (правда, всего два года) был президентом Академии наук. Он был сионистом, конечно, но сионистом прежде всего религиозным, его интересовал "Иерусалим небесный", а не земной, а потому власти израильские относились к нему, мягко говоря, с опаской. Он видел Израиль как двунациональное, арабо-еврейское государство. Студенты-арабы и сейчас еще приносят цветы на его могилу. Бубер переводил Библию, был публикатором множества неизвестных до него еврейских рукописей, исследователем хасидизма, считал его "вершиной иудаизма". Гессе писал, что он "не только один из немногих мудрецов, живущих в настоящее время на земле, он еще и писатель очень высокого уровня". С классиком не поспоришь, тем более, что "Гог и Магог" - единственное беллетристическое произведение Бубера - вещь сильная не только по воздействию, но и, как говорят театроведы, художественно. Роман написан во время Второй мировой войны и рассказывает о двух хасидах. Хасидах, которые спорят о Наполеоне. Гог из страны Магог, согласно пророчеству Иезекииля, придет перед Мессией. Гог и Магог - имена князя и народа. Они придут с севера в Святую землю для истребления Израиля, но погибнут на горах Израилевых от Господа. Так было во времена Наполеона, который хотел стать еврейским мессией, и в котором многие видели того, кто должен придти перед Мессией. Так было и во времена Гитлера, который хотел уничтожить Израиль и тоже видел себя Мессией, пусть и не еврейским. Бубер задумал свой роман еще в середине 1910-х годов, но написал лишь спустя десятилетия. "Позднее, когда я поселился в Иерусалиме, начало Второй мировой войны, атмосфера глобального кризиса, чудовищная тяжесть противоборства и проявления ложного мессианизма с обеих сторон, еще больше послужили созреванию этой книги. Последним импульсом стал сон - видение ложного вестника в виде демона с крыльями летучей мыши и с чертами юдаизированного Геббельса. Я стал писать очень быстро…", - поясняет философ в послесловии. Бубер долгое время писал по-немецки, "Гог и Магог" - одна из первых книг, написанных им на иврите (данный перевод, однако выполнен с немецкого и сверен с ивритским оригиналом). Современники радовались: не настолько, мол, хорошо еще Бубер знает иврит, чтобы писать на нем столь же туманно и сложно, как на немецком. Роман и впрямь - красочный, яркий, образный. Сюжетный, со множеством притч и легенд, а Наполеон, если честно, возникает как тема для споров и рассуждения лишь где-то к середине книги. Возникает и как реальная демоническая сила. Цадики спорят о том, можно ли и нужно ли (средствами магии и теургии) приближать Мессию? Позволено ли оказывать давление на высшие силы? "Эти вопросы были не просто предметом спора, они были вопросом жизни и смерти". Не только буберовские, но и реальные персонажи данной истории - "и маги, и моралисты - умерли в течение одного года". События "так конкретны и их значение так глубоко дерзновенно", что философ принужден был стать писателем. А писатель Мартин Бубер действительно высокого уровня, чего не скажешь о переводе. "Кроме того, ребе послал Еврею одну из своих рубах с наказом сразу же ее одеть", "габай помог ему, как было заведено, одеть субботнее одеяние". Школьники знают: хасид надел одеяние, габай одел хасида. И никаким религиозным экзистенциализмом подобное не объяснить и не оправдать. Дьявол скрывается в деталях.
Евгений Лесин
Пилчер Р. В канун Рождества
Роман / Пер. с англ. И. Архангельской, М. Тугушевой, И. Шевченко. - М.: СЛОВО / SLOVO, 2002. - 496 с. - (У камина). 10 000 экз. (п) ISBN 5-85050-653-5
Британцы любят сидеть у камина. Завернувшись в плед, разумеется. На коленях - кошка и книга. Очки упали с носа, кошка считает их мышкой, до ближайших очагов цивилизации - несколько миль и тысяча лет. Розамунда Пилчер - англичанка, живущая в Шотландии, автор тринадцати романов и ветеран Второй мировой (служила в составе женской вспомогательной службы британских военно-морских сил в Портсмуте и на Вест-индском флоте), - идеальное чтение у камина. Рождественская сказка для взрослых, для старых и малых, счастливых и одиноких. А ведь если убрать географические названия (явно британские), а также рождественские и прочие мелкобуржуазные атрибуты - перед нами идеальный советский любовно-производственный роман. Старая фабрика, рабочие, напряженно думающие о завтрашнем дне, новый управляющий. Девочка, будущая жена и мать, гуляет с собакой. На нее (на ее пса, если уж совсем точно) нападает нехорошая дама (в смысле, злая собака нехорошей дамы). Девочку и ее собачку спасает молодой тракторист. Завязываются невинные, но очень прочные отношения. В сущности, все как у нас когда-то. Правда, тракторист - сын местного священника. Да и дело происходит в Шотландии, к тому же в старой усадьбе. А съехались туда (в усадьбу) самые разные люди. Пожилая женщина, бывшая актриса - вместе с другом (он потерял жену и дочь, покойница все завещала сыновьям, те и выставили старика, хорошо хоть нашлась усадьба в Шотландии!). Девочка, которую спас тракторист, тоже оказалась в шотландской глуши не от хорошей жизни - мама вышла замуж, и интересуется только предстоящим медовым месяцем, а никак не собственной дочерью. К счастью (для девочки) ее тетя вовремя потеряла работу и ей некуда деться на рождество. Ну а нового управляющего старой фабрикой жена бросила, вот и поехал в забытую богом и людьми Шотландию, подальше от неудавшегося быта, постылого Лондона и пр.
Роман течет неспешно, уютно, чудеса - рождественские - тоже очень домашние, мягкие, пушистые. Невзгоды и несчастья - неизбежны, но они лишь часть жизни, важные, но эпизоды. И всегда найдется утешитель, мудрый и честный. "Тридцать лет служения церкви научили меня, что нельзя говорить, когда умирает молодой человек: "такова Божья воля". Мы просто недостаточно знаем о Промысле, чтобы говорить такое. И я убежден, что, когда Франческа погибла, сначала было разбито сердце Бога". Может быть, почему бы и нет? Простая история пятерых оставленных и покинутых хороша не только у камина, можно ее читать и в Боинге, и в электричке, но у камина все-таки лучше всего. Финал надвигается постепенно, предсказуемо, заволакивает, как приятный сон. Пилчер обнадеживает - читателей и героев - и выдает обещанное. "Пожалуйста, выходи за меня замуж. Если бы у меня так чертовски не застыли суставы, я бы сейчас встал на колени. - А вот этого не надо. - Элфрида наконец нашла платок и высморкалась. - Но я очень, очень хочу выйти за тебя замуж…" Ну вот и славно, вот и хорошо.
Евгений Лесин
Панколь К. Мужчина на расстоянии
Роман / Пер. с фр. М. Блинкиной-Мельник. - М.: Монпресс, 2002. - 192 с. - (Новая проза / Современный французский роман). 10 000 экз. (о) ISBN 5-901570-06-5
Во Франции роман Катрин Панколь вышел весной нынешнего года. Роман по идее современный (действие происходит в 97-м и 98-м годах). Но насколько же он старомоден! Старомодна его форма - эпистолярная. Старомодны персонажи - хозяйка книжной лавки и ее покупатель. Старомодны сами письма - не электронные ведь, а бумажные. Про содержание писем я уж и не говорю. "Сегодня я возьму с собой в постель томик Рильке. Непременно возьму. Уж он-то меня не разочарует!" Любовная интрига на фоне книжной переписки. С приложением: "Любимые книги Кей и Джонатана, которые, возможно, полюбятся и вам". С примечаниями: "Кей дала книжному магазину название своего любимого романа У. Фолкнера ("The Wild palms", 1939)…" Даже забавные эпизоды про покупателей - тоже из прошлого века: "Одна дама с пеной у рта доказывала, что существует такой роман - "Тема дня". Говорит, сыну в школе задали "Тему дня". Я пытаюсь понять, что она имеет в виду, а дама дергается, брызжет слюной и все повторяет "Тема дня, тема дня" и смотрит на меня как на идиотку. Вдруг до меня доходит, что речь идет о "Пене дней" Бориса Виана. Они достают измятые клочки бумаги и несут полнейший вздор! У меня спросили тут "Золотые ролики" вместо "Серебряных коньков". Шекспир, оказывается, написал не "Короля Лира", а "Короля Франков", вслед за которыми невесть откуда возникли "Королева Бордо" и "Пистолет одиночества"…". Какой там Король Франков. Давно уж Король Евро!
Роман Панколь - это романтика на грани фантастики. Техника с опасностью. Стилизация и утонченность, манерность и грациозность. Андре Стиль - это человек, все прочее - от Бюффона. Письма явно переносит голубиная почта. А письма - не письма даже, а сами голуби. "Почему мы не любим мужчин, которые никуда не уходят, с которыми нам не суждено испытать нестерпимую боль покинутой женщины? Почему нас так прельщает восхитительная пытка любви? Может, Вы, будучи искушенным в вопросах любви, сумеете ответить на мои вопросы?" Джонатан Шилдс, случайный покупатель, завязавший случайную переписку с хозяйкой книжной лавки Кей Бартольди не ответит ей. Потому что слишком хорошо знает ответ. Он ведь никакой не Джонатан, забрел в "Дикие пальмы" ("The Wild palms) не случайно, книжки, конечно, книжками, но нужно ему совсем другое. Роман старомоден и капризен, но все-таки перед нами современный роман, а потому сюжетный. Финал - трагический и красивый - совершенно непредсказуем, хотя и не шокирует, а вызывает грусть. Тихий финал. Любовь мелькнула - птицей, воспоминанием, мечтой, возвышающим обманом - и канула в повседневное. "Этой зимой сразу два человека бросились в море со скал. Люди сводят счеты с жизнью, и ничего здесь не поделаешь. Жаль, что они не зашли ко мне выпить, я бы их убедила, что жить - стоит. А еще жаль, что я не премьер-министр Израиля. Поднялся ветер, надо торопиться. В комнате Кей горит свет. Наверно, она читает. А может быть, пишет письмо, которое никогда не отправит". И впрямь - пистолет одиночества…
Андрей Мирошкин
Антиквариат: Энциклопедия мирового искусства
/ Пер. с англ.; Ред. Х.Маллалью. - М.: Белый город, 2001. - 640 с. 3000 экз. (п) ISBN 5-7793-0327-4
С древних времен люди любили собирать красивые или диковинные вещи. Аукционы военных трофеев и произведений искусства устраивались в Древнем Риме, выдающимся коллекционером и меценатом был флорентийский герцог Лоренцо Медичи… Но понятие "антиквариат" ввели лишь в начале ХIХ века, и притом с весьма прозаической целью - дабы упорядочить взимание таможенных пошлин.
Однако красота произведений искусства ничуть не пострадала при наступлении буржуазной эпохи с ее неизбежной "прозой". Аукционы, "лавки древностей", музеи, частные собрания по-прежнему остаются хранилищами бесчисленного множества антикварных изделий, каждое из которых (за исключением разве что "национального достояния") имеет вполне определенную денежную стоимость. Увлечение художественными древностями никогда не было массовым, ибо оно требует значительных материальных затрат и особой подготовки. Ориентироваться в мире антиквариата непросто: здесь нужны искусствоведческие, исторические, естественнонаучные познания. Помогают справочные издания - эти путеводители по миру коллекционирования, красоты и древности.
Один из таких путеводителей выпущен недавно в издательстве "Белый город". Этот богато иллюстрированный фолиант рассказывает обо всех известных видах антиквариата, кроме живописи и графики, - от широко известных (мебель, керамика, скульптура, ювелирные изделия, монеты) до более редких (книги, карты, оружие, музыкальные инструменты) и вовсе "экзотических" (глобусы, барометры, рыцарские доспехи). Издание тщательно подготовили авторитетные британское специалисты, среди которых - консультанты всемирно известных аукционов Сотби и Кристи.
Каждой разновидности антиквариата здесь посвящена отдельная глава, с интересными историческими экскурсами и разделами по числу стилей, школ, национальных и региональных художественных традиций. Обилие фактического материала не "давит" на читателя: стиль изложения внятен, верстка изящна без вычурности. Для того, кто серьезно занимается антиквариатом, эта книга может стать поистине настольной. А многочисленные исторические справки о предметах старины - по сути, отдельное познавательное чтение, позволяющее не просто расширить кругозор, но и узнать что-то новое о будущей покупке или полюбившемся музейном экспонате. Немногие, к примеру, твердо представляют себе, как измерялось время по круглым солнечным часам в ХVII веке, чем отличаются стили "фернандино" и "шератон" в европейской мебели ХIХ века, или как работали в эпоху Ренессанса венецианские стеклодувы и эмальеры. Каждая глава книги сопровождается списком наиболее знаменитых мастеров в данном жанре искусства и указателем литературы по этой теме. Наконец, лучше ориентироваться в старинных "эмалях и камеях" помогает подробный словарь терминов.
Андрей Мирошкин
Баратынский Е. Полное собрание стихотворений
/ Подг. текста, сост., примеч. Л.Фризмана. - СПб.: академический проект, 2000. - 528 с. (Новая библиотека поэта). 2000 экз. (п) ISBN 5-7331-0209-8
В России нет полного комментированного собрания сочинений Пушкина - что уж говорить про Баратынского! Письма его как следует не собраны, первая научная биография вышла только три года назад. Стихи, впрочем, всегда издавались исправно. Одних только Полных собраний стихотворений и поэм было в ХХ веке целых три. Новое научное издание готовилось к 200-летию поэта, да немного опоздало. И это, пожалуй, к лучшему: юбилейная спешка часто "губила" книги, претендующие на академизм. В нынешнее издание вошли произведения из авторских сборников - "Стихотворения" и "Сумерки"; стихи, не включенные автором в эти книги; автопереводы стихов на французский язык… Во вступительной статье Л.Фризман, помимо прочего, рассказывает и о восприятии поэта "вульгарными социологами" 20-х годов, и о "заговоре молчания" в советской прессе 1950 года, когда у "помещика" и "пессимиста" Баратынского был 150-летний юбилей.
Андрей Мирошкин
Майков Л. Батюшков, его жизнь и сочинения
М.: Аграф, 2001. - 528 с. - (Литературная мастерская). - 3000 экз. (п) ISBN 5-7784-0163-9
Вот редкий образец филологического труда 1880-х годов, почти не утратившего научного и образовательного значения. Академик Леонид Майков, специализировавшийся в общем-то на древнерусской литературе, опубликовал жизнеописание Константина Батюшкова в год столетия со дня рождения поэта. А в 1888 году автор книги был удостоен престижной Пушкинской премии. Не переиздававшаяся более ста лет, книга эта доныне остается весьма авторитетной биографией "российского Парни", несмотря на отдельные "искажения и ошибки", замеченные уже современными исследователями. Ее благородно-просветительский, нескучный академизм, чуть старомодный слог невольно приближают нас к эпохе великих поэтов - то воевавших, то пировавших, то терявших рассудок от любви, а то впадавших в подлинное безумие. Кстати, в приложении к книге опубликована (впервые в русском переводе) подробная записка немецкого врача Дитриха, лечившего Батюшкова в начале его душевной болезни.
Андрей Мирошкин
Бейли Дж. Избранные статьи по русскому народному стиху
Пер. с англ. под общ. ред. М.Л.Гаспарова. - М.: Языки русской культуры, 2001. - 416 с. (Studia poetica). Тираж не указан. (п) ISBN 5-7859-0172-2
Русская народная поэзия - самая темная область стиховедения. Здесь соединились "сферы влияния" филологов, этнографов и музыковедов. Подобная междисциплинарность до сих пор мешает исследователям окончательно договориться о критериях оценки устных народных шедевров. Особенно "запущенной" доныне остается область лирического стиха.
Наведением порядка в этом хаосе более четверти века занят Джеймс Бейли - авторитетный американский стиховед, фольклорист, ученик знаменитого Романа Якобсона. В сборник статей Бейли (первый на русском языке) вошли "первопроходческие" исследования о лирических песнях, балладах, былинах и причитаниях. Автор прослеживает историческую эволюцию народного стиха, проводит общеславянские параллели. Среди объектов анализа - свадебная песня "Лебедушка" (которую изучал еще Тредиаковский) и "Плач по родном брате" из репертуара одной из лучших русских воплениц Ирины Федосовой.
Андрей Мирошкин
Бердинских В. Крестьянская цивилизация в России
М.: Аграф, 2001. - 432 с. - (Новая история). 1500 экз. (п) ISBN 5-7784-0182-5
Еще каких-то 70-80 лет назад Россия была по преимуществу крестьянской страной. Миллионы сельских и деревенских жителей пахали по единоличному, мерили год постами и мясоедами, давали собственные имена рекам, лесам и лугам. Потом настала эпоха великого перелома, Россия раскрестьянилась. Но еще живы свидетели старого деревенского уклада - те, кто населяли "огромный материк русской народной культуры". Историк Виктор Бердинских собрал в свою книгу устные воспоминания своих земляков-вятчан, выросших в деревне. Это первое исследование такого рода, представляющее интерес и для социолога, и для историка, и для этнографа. В книге - ценнейшая фактура уходящей эпохи: микрокосм деревенской избы, частушки 20-х годов (в том числе антисоветские), описания сельских праздников, поверья о нечистой силе, оценка самосуда как "своеобразной формы крестьянского права"… Наиболее сильные страницы книги - бесхитростные рассказы стариков о насаждении новых, советских обрядов в деревне 30-х годов, о крахе привычного лада и строя жизни при большевиках.
Андрей Мирошкин
Бердяева Л. Профессия: жена философа
Сост., авт. предисл. и коммент. Е.В.Бронникова. - М.: Мол. гвардия, 2002. - 262 с. - (Библиотека мемуаров). 5000 экз. (п) ISBN 5-235-02436-2
Когда полностью изданы произведения и письма знаменитых людей, начинают выходить дневники и мемуары их жен. В прошлом году событием стал выход воспоминаний жены Андрея Белого Клавдии Бугаевой, ныне "Молодая гвардия" в новой мемуарной серии опубликовала любопытнейшие дневники Лидии Бердяевой (1871 - 1945). Она познакомилась с Николаем Бердяевым - в ту пору молодым, но уже достаточно известным философом - в 1904 году. Вскоре Лидия Юдифовна вошла в круг символистской элиты (Вяч. Иванов, С.Булгаков, Блок, Шестов, Ремизов…), однако стать совершенно "своим" человеком там не смогла. Истовая католичка, Бердяева явно не справлялась в этом кружке с ролью свободной женщины-"гетеры"… Осенью 1922 года Л.Бердяева вместе с мужем покинула Россию; супруги жили в Германии и Франции. Дневник жена философа вела с 1934 по 1945 год. Основные темы ее книги - жизнь русского Парижа и драматические события в Европе: великая депрессия, гражданская война в Испании, начало Второй мировой войны, бомбежки французской столицы союзниками... Отразилась на страницах дневника и духовно насыщенная жизнь автора - умной, тонкой и наблюдательной женщины.
Андрей Мирошкин
Берлин И. Философия свободы. Европа
Пер. с англ.; предисл. А.Эткинда. - М.: Новое литературное обозрение, 2001. - 448 с. - (Либеральное наследие). 5000 экз. (п) ISBN 5-86793-132-3
Историю нельзя повернуть вспять, но отдельные попытки вернуть какой-либо "золотой век" будут предприниматься всегда. Об этом говорил в одном из своих устных эссе философ и историк сэр Исайя Берлин, чей метод общения с аудиторией напоминал о традициях греческих перипатетиков. Живший в эпоху массовых тиражей газет и книг, Берлин - как это ни удивительно - практически никогда не писал. Многочисленные книги его состоят из расшифровок магнитофонных записей. Он читал свои эссе и лекции с университетской кафедры, в телеэфире и на радио, в интеллектуальных клубах, в Белом доме и на Даунинг-стрит. Оказавшись с дипломатической миссией в 1945 году в Москве, он провел целую ночь в разговорах с Анной Ахматовой (русская культура всегда была ему особенно близка: Берлин родился в 1909 году в Риге, и после революции, проведенной в голодном Петрограде, перебрался с родителями в Англию). В эпоху беспощадных диктатур, циничных политических игр и глобальной унификации этот немного старомодный мыслитель-идеалист не уставал говорить о свободе, о своеобразии человеческой личности и о моральных критериях в политике. Авторитет Берлина в западном мире был огромен (в России же его работы и поныне малоизвестны). Смерть мыслителя в 1997 году, по мнению многих интеллектуалов, подвела черту нравственной философии Нового времени.
Всю жизнь Берлина интересовало, по его собственному определению, "разнообразие идей, в которые воплощаются жизненные ценности и цели". Он пытался осмыслить существующий социальный мир и понять истоки всех общественных теорий - ибо "только варвары не любопытствуют, откуда они пришли". Человеческая природа, мир, война, стабильность, свобода, власть, возвышение, упадок - вот стержневые темы его книги избранных эссе, открывшей серию "Либеральное наследие" (редактор серии - литературовед-неофрейдист Александр Эткинд, а издание работ Берлина, как отмечено на контртитуле, "осуществляется при поддержке Союза правых сил"). Том "Философия свободы" посвящен Европе; впоследствии обещана также "История свободы", где речь пойдет о России.
Интонация вошедших в книгу лекций-эссе на первый взгляд кажется благодушной, а уровень - этаким добротно-популяризаторским, не более. Но такова была манера Берлина, в действительности всегда предпочитавшего идти против течения. "Он совместил ясность британского либерализма с антиутопическими уроками русской истории", - замечает в предисловии А.Эткинд. Броским парадоксам Берлин предпочитал трезвый, здравый анализ и твердую логику эрудита-культуролога. В его эссе нет ничего нарочито "профессорского", доктринерского: это практически разговор на равных, диалог с умным, начитанным собеседником. Берлин говорит о вещах, знакомых всем, кто читает и мыслит: несовместимость идеалов, материализация идей, поиск "трудного равновесия" в современном мире, разнообразие ликов свободы, соотношение морали и технологии. Помимо прочего, сборник эссе Берлина - это еще и "конспект идей": воззрения Гердера, Вико, Дюркгейма, Шеллинга, Маркса и многих других здесь изложены емко, ненавязчиво и с глубочайшим знанием дела. Либеральная философская эссеистика Берлина чем-то напоминает работы Бердяева - тот же энциклопедизм, склонность к обобщениям, интерес к проблемам свободы, национализма и марксизма… Правда, стиль у британца мягче, "толерантнее". Как и всякий либерал, Берлин особенно чувствителен к тем идейным конструкциям, что послужили (вопреки воле создателей) истоком тоталитарных идеологий. Так, в число отдаленных предтеч фашизма философ зачисляет немецких романтических "почвенников" Фихте и Гердера, а заодно французского католического реакционера и аристократа Жозефа де Местра. Даже в работах о прожженных националистах и антилибералах Исайя Берлин артистично сохраняет "трудное равновесие" мысли и стиля. А это ли не главная черта подлинного философа?
Андрей Мирошкин
Бикс Г. Хирохито и создание современной Японии
Пер. с англ. Ю.Кирьяка. - М.: АСТ, 2002. - 576 с. - (Историческая библиотека). 5000 экз. (п) ISBN 5-17-011046-4
Более шестидесяти лет находился на японском престоле император Хирохито. За долгие годы его правления страна пережила немало важнейших событий: милитаристский "угар", материковая война с Китаем и морское противостояние с Америкой, разгром элитной Квантунской армии, Хиросима и Нагасаки, капитуляция, демилитаризация, НТР и гигантский рывок вперед в экономическом развитии… Родившийся в эпоху воинствующего империализма (1902 г.), Хирохито пережил несколько мятежей и покушений, сумел избежать суда за военный преступления и закончил жизнь фактически лишенным власти, оставаясь лишь "символом единства нации".
На русском языке столь подробное (и вдобавок иллюстрированное редкими фото) жизнеописание Хирохито вышло впервые. Книга американского историка Герберта Бикса - одно из самих квалифицированных на сегодняшний исследований о легендарном императоре. Автор прослеживает биографию своего героя шаг за шагом: от воспитания принца и времен регентства до "священной войны" и послевоенной "эпохи покоя". Жизнь императора изложена ровно, без приукрашивания и очернительства. Огорчает лишь отсутствие сносок на источники.
Андрей Мирошкин
Бланшо М. Пространство литературы
Пер. с фр. Б.Дубин. С.Зенкин, Д.Кротова и др. - М.: Логос, 2002. - 288 с. - (Университетская библиотека). 3000 экз. (о) ISBN 5-8163-0030-Х
Делёз Ж. Критика и клиника
Пер. с фр. О.Е.Волчек и С.Л.Фокина; Послесл. и примеч. С.Л.Фокина. - СПб.: Machina, 2002. - 240 с. - (Критическая библиотека). Тираж не указан. (о) ISBN 5-901410-10-6
|
Новые издания современных французских мыслителей нынче не редкость, но тут одновременно вышли две книги, посвященные не собственно философским проблемам, но литературе. В московском "Логосе" появилась знаменитая (и доныне целиком на русский не переводившаяся) книга эссе Мориса Бланшо "Пространство литературы", впервые изданная "Галлимаром" в 1955-м. Автор - современник Сартра и Камю, романист и "философический критик". Публиковался сравнительно нечасто, но почти каждая его работа производила потрясение в европейских умах. В отличие от многих философов своего поколения, марксизмом не увлекался, даже напротив, был какое-то время, кажется, неравнодушен к ультраправым идеям - разумеется, в их эстетской упаковке. Впрочем, в "Пространстве литературы" общественные взгляды автора никак не отразились, здесь вообще не отразились никакие взгляды, кроме литературно-философских. Письмо Бланшо нематериально, абстрактно, лишено экспрессии и чувственности. Его эссе почти полностью состоят из смысловых темнот, однако возвышенный стиль сам по себе завораживает. Бланшо размышляет о любимых своих писателях - Малларме, Кафке, Рильке, Гёльдерлине - но это не интерпретации творчества в традиционном филологическом ключе. Ни поэтики, ни текстологии, ни какого-нибудь подсчета женских/мужских рифм здесь нет и в помине. Литературное произведение под пером Бланшо лишается какого бы то ни было объективного статуса, анализируемый текст "осуществляется" в самом внутреннем акте чтения. Философа интересует метафизика писательства, чтения и искусства в целом: почему писатель не перестает писать? какова роль читателя в генезисе произведения? почему творение иногда "отторгает" своего создателя? и наконец - "куда привело нас искусство"? Тема взаимоотношений писателя и смерти тоже актуальна для автора книги: "Художник завершает свое творение лишь в то мгновение, когда умирает, никогда так и не познавши его". И далее, еще афористичнее: "Писатель отгораживается от мира, чтобы писать, а пишет, чтобы умереть спокойно".
Писательство в трактовке Бланшо сродни монашескому обету, это опыт абсолютного погружения в мир чистых идей, нематериальных помыслов. Отношения литературы и мирской жизни подчас не менее загадочны, чем писательские тексты. В "Пространстве литературы" нет отдельного эссе об Артюре Рембо, но судьба этого поэта лейтмотивом всплывает в разных местах книги. Говорят, писатель с наслаждением "бежит" в литературу от трудностей мира, рассуждает Бланшо. Но порой, продолжает он, художник с тревогой начинает чувствовать отсутствие себя в себе, незащищенность перед грозными силами реальности. "Именно в такой момент Рембо и отправляется в пустыню, убегая от ответственности поэтических решений. Он хоронит свое воображение и славу… Его упрекают в бегстве, в отступничестве, но легко упрекать тем, кто не шел на риск".
А в Петербурге как "бог из машины" (см. название издательства) появился - в виде свежеизданной книги - Жиль Делёз. Это уже философ "по преимуществу", писал исключительно научные труды, преподавал в Сорбонне. Покончил с собой три года назад в 74-летнем возрасте, почувствовав, что силы оставляют его. "Критика и клиника" - последняя книга философа, написанная за два года до смерти. Полностью на русском вышла впервые. В отличие от небожителя Бланшо, Делёз пишет более внятно и логично, с какой-то витальной энергетикой. Он ничуть не онтологичен, его интересует не "что такое литература?", а "что значит писать?". Слово "клиника" в заголовке относится и к автору (боровшемуся в годы работы над книгой с неизлечимой болезнью), и к его персонажам - писателям и философам: от Платона и Канта до Льюиса Кэрролла и Альфреда Жарри. Литература, на взгляд Делёза, это движение между критикой и клиникой. И вообще, по его мнению, легенды о какой-то "высокой болезни" писателей несколько преувеличены: писатель, скорее, не больной, а врачеватель, излечивающий человеческие недуги.
Как, пожалуй, и всех философствующих критиков, Делёза волнует проблема другого языка, создаваемого великими писателями: "Для письма нужно, наверное, чтобы родной язык опостылел до того, что синтаксические нововведения стали бы вычерчивать в нем своего рода иностранный язык и чтобы вся речь, целиком и полностью, вывернулась наизнанку, показала оборотную сторону всякого синтаксиса". Но в творениях великих обновляется не только язык: порой фантастические мутации происходят и с традиционными, набившими оскомину жанрами литературы. Так, по наблюдению философа, у Захер-Мазоха в самых скандальных сценах (и это упустил из виду психоанализ!) женщина и животное, животное и мужчина сливаются воедино. В итоге, заключает Делёз, "весь роман становится романом дрессировки, последней метаморфозой романа воспитания". Что ж, в русской литературе тоже есть, как минимум, один весьма нетрадиционный роман воспитания - "Низший пилотаж" (так, по крайней мере, аттестует эту книгу ее издатель).
Андрей Мирошкин
Бугаева К. Воспоминания об Андрее Белом
Публ., предисл. И коммент. Дж. Малмстада. - СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2001. - 448 с. 2000 экз. (п) ISBN 5-89059-029-4
О жизни второй жены Андрея Белого Клавдии Николаевны Бугаевой (1886 -1970), как признается публикатор ее "Воспоминаний…" Джон Малмстад, и доныне "известно немногое". Иные мемуаристы в своих книгах уделяют излишнее внимание своей собственной персоне; К.Н.Бугаева в этом смысле отличается завидной, а с точки зрения литературоведов - чрезмерной скромностью. Доподлинно известно лишь, что с Белым она познакомилась перед революцией в Антропософском обществе, и совместная их жизнь продолжалась почти пятнадцать лет. Долгие годы Клавдия Николаевна абсолютно бескорыстно работала над литературным наследием мужа: систематизировала рукописи, составляла библиографию… Еще в середине 30-х она написала мемуары - в почти наивной надежде увидеть их опубликованными в России.
Эта книга - образцовые мемуары писательской жены: честный, лишенный каких-либо амбиций рассказ о трудах и днях зрелого литератора, уже почти "живого классика". Книгу - на манер известных мемуаров Бахраха - можно было бы озаглавить "Белый в халате": столько характерных бытовых деталей, привычек, словечек приведено в воспоминаниях. Впрочем, халат Андрей Белый, кажется, в тот период жизни не носил: предпочитал "домашнюю суконную толстовку и бархатную шапочку". Фактически книга состоит из разрозненных эпизодов, "всплывающих" в памяти мемуаристки и соединенных фразами типа "А вот однажды…" или "Как-то в другой раз…". Эпизоды, впрочем, сгруппированы тематически: музыка, природа, путешествия, творческая лаборатория, философия, быт. В лирических тонах описаны и чудаковатость, и житейская неприспособленность поэта.
Возможно, это вообще самые достоверные мемуары об Андрее Белом. Но достоверность - еще не значит полнота. А книга эта полна вынужденных умолчаний. Желание опубликовать свои записки на родине требовало соблюдение определенных "правил игры". В мемуарах К.Н.Бугаевой не упомянуты ни антропософия, ни символизм, ни "скифство"; мало говорится о "берлинском" периоде жизни Белого (Клавдия Николаевна специально приехала в Германию вытаскивать поэта из "эмигрантской дыры", за что ее и невзлюбили некоторые писатели зарубежья)… О философах-идеалистах Владимире Соловьеве и Рудольфе Штейнере - ключевых для мировоззрения Белого фигурах -сказано вскользь, как о чем-то случайном, малозначительном. Зато весьма подробно рассказано о встречах и разговорах Белого со всевозможным "рабочим людом", об искреннем интересе писателя к ремеслам и естественным наукам... К разочарованию мемуаристки, все эти (и другие) компромиссы ни к чему не привели. Советские литчиновники печатать воспоминания о символисте-"попутчике" не торопились, и рукопись уплыла за границу. Полностью опубликованы мемуары К.Н.Бугаевой были только в 1981-м в США, в узкофилологическом издании, крошечным тиражом. А полное российское издание знаменитой книги вышло только теперь.
Андрей Мирошкин
Петровский М. Мастер и город: Киевские контексты Михаила Булгакова
Киев: Дух i Лiтера, 2001. - 367 с. Тираж не указан. (п) ISBN 966-7888-09-6
Была такая ритуальная фраза в советских писательских автобиографиях: "Меня, мол, как писателя, создала революция". Эта фраза, по мнению киевского литературоведа Мирона Петровского, могла быть произнесена и Михаилом Булгаковым - правда, "в парадоксальном трагикомическом смысле". Революция создала писателя Булгакова, разрушив его мир, осквернив жестокой войной Киев - город его детства и юности. Всю свою оставшуюся жизнь писатель осмыслял эту катастрофу, вводя (подчас невольно) "киевские мотивы" в прозу и драматургию. "Потерянный киевский рай, - пишет Петровский, - мог быть возвращен только творческим воображением". Интересная, хотя кое в чем и небесспорная книга ученого сложилась из статей последних лет, ставших событием в булгаковедении. Киевским духом, по наблюдению литературоведа, пронизано буквально все творчество Булгакова (а не только "Белая гвардия", как может показаться на первый взгляд). Так, Петровский считает, что на концепцию евангельского сюжета в "Мастере и Маргарите" повлияли картины Николая Ге - художника, закончившего некогда, как и сам Булгаков, киевскую Первую гимназию.
Андрей Мирошкин
Бунин И. Темные аллеи
Предисл. О.Михайлова; Худож. Г.Новожилов; Коммент. А.Бабореко. - М.: Мол. гвардия, 2002. - 258 с. - (Проза века). 5000 экз. (п) ISBN 5-235-02454-0
Последняя книга художественной прозы великого Ивана Бунина, последняя ярчайшая вспышка страсти гения. Трагическая метафизика русской любви, спрессованная до пяти-шести страниц текста. Калейдоскоп пленительных, незабываемых женских образов - Руся, Натали, Галя Ганская, безымянная героиня "Чистого понедельника"… Гипнотическое воссоздание дореволюционной, навсегда ушедшей России - ее вещного мира, умственной атмосферы. Последняя в нашей литературе усадебная проза - со всеми драмами, предчувствиями и пророчествами, свойственными большому искусству.
Цикл написан в основном во время войны, в южнофранцузском Грасе. Первое, сокращенное издание "Темных аллей" вышло в 1943 году в Нью-Йорке тиражом шестьсот экземпляров. Через три года в Париже цикл новелл увидел свет в полном объеме. Эту книгу и поныне читают и перечитывают те, кто ценит искренность чувств и напряженность мысли в высокой литературе. Нынешнее издание, вышедшее в рамках серии "Проза века", открывает статья известного филолога и писателя Олега Михайлова об "Иване Царевиче русской литературы" (именно так автор величает И.А.Бунина).
Андрей Мирошкин
Свод русского фольклора. Былины: В 25 т. Былины Печоры: В 2 т
СПб.: Наука; М.: Классика, 2001. - 776 и 784 с. 2000 экз. (п) ISBN 5-02-028367-3 ISBN 5-02-028368-1
Былины для русских то же, что для греков - "Илиада" и "Одиссея", для ирландцев - саги о Кухулине и Конхобаре, для германцев - "Песнь о Нибелунгах". Неразменный золотой запас национальной культуры, сокровищница духовных сил и кладезь народной поэзии. В общем, нечто почтенное и возвышенное: то, чем все гордятся, но мало кто читает. А уж перечитывают (после школы и института) и вовсе единицы. Хотя имена могучих героев народного эпоса знают все - если уж не по оригинальным песенным исполнениям, то по литературным и художественным интерпретациям. Илья Муромец и Василий Буслаев, Микула Селянинович и Садко, Святогор и Вольга - всё это идеальные персонификации национального духа, символы народной мудрости, смекалки и отваги. Этакий экспортный вариант загадочной русской души.
Давным-давно существуют многотомные Своды украинского, белорусского, грузинского, эстонского и других "республиканских" фольклоров. Русский же свод начал выходить только сейчас. Хотя идея его создания вызревала в России ни много ни мало два с лишним века. Еще в 1770-х годах писатель М.В.Чулков выпустил "Собрание разных песен" - сугубо дилетантский сборник, ставший, однако, отдаленным прообразом современных научных изданий. В первой половине ХIХ века Петр Киреевский при поддержке Пушкина, Даля, Кольцова, Языкова и других авторитетнейших литераторов собрал русский песенный фольклор в солидный (по составу) многотомник. Былины собирали и изучали ведущие филологи позапрошлого столетия Ф.И.Буслаев и А.Н.Веселовский; песни олонецких сказителей записывал видный славист А.Ф.Гильфердинг. В 1930-е годы Горький и Алексей Толстой на правительственном уровне хлопотали о создании фольклорного тезауруса, но начавшаяся война нарушила планы. Проект издания Свода обсуждался в Академии наук СССР в 50-е и 70-е годы... В разные годы над разработкой проекта трудились академики Н.И.Толстой, Д.С.Лихачев, композиторы Г.В.Свиридов, В.А.Гаврилин.
Подобный проект не имеет прецедентов в науке. Одна только серия "Былины" (эпические песни Севера, Европейской России, Поволжья, Урала, Сибири…) составит 25 томов. Издание продолжат исторические песни, баллады, духовные стихи, частушки и другие жанры фольклора. Двухтомник, открывший издание, включает около 300 вариантов записей былин региона реки Печоры, причем 80 из них имеют нотные расшифровки. Треть словесных записей публикуется впервые. В комплект части тиража входит лазерный диск с записью аутентичных былин Печоры в исполнении лучших мастеров. Составители подчеркивают, что их Свод - не антология, но "фондовая национальная библиотека", "фактографический фундамент русского эпосоведения". Вообще, в русском фольклоре, по убеждению составителей Свода, "выразилась общенациональная философия миротворчества и праведного мирообновления, энергия массовых духовных порывов и будничная непрестанность трудового, ратного всенародного подвига".
Север - самый былинный регион России. Две трети известных ученым эпических песен родилось на Печоре и Мезени, в Обонежье и Каргополье. Это своего рода былинное Эльдорадо, эпический Клондайк: что ни деревня, то свои самобытные песенные традиции, свои сказители, свои талантливые исполнители. Печорские "рапсоды" в большинстве своем - рыбаки и охотники, оттого здесь так много былин с описаниями суровой природы, с морскими сюжетами (печорский край фольклористы называют "русской Исландией"). Кроме того, на Печоре издавна селились старообрядцы, поэтому здешние былины отличает истовый религиозный пыл. Эпические герои Печоры живут в окружении "иноверцев" и "язычников", и потому с особым рвением защищают христианскую веру. Но немало в печорском эпосе и сатирических (антиклерикальных), и пародийно-эротических мотивов… Былинный "материк" Печоры открыл в начале ХХ века известный этнограф Н.Е.Ончуков, опубликовавший еще до революции собранные им уникальные тексты. Еще перед войной участники научных экспедиций отмечали "живое бытование эпоса на Печоре". Не мудрено: этот край удален и отрезан от остальной России, ну и традиционная старообрядческая изолированность, конечно, сыграла свою роль. Только к 60-м годам былины Печоры стали постепенно отходить в область истории.
