Часть Первая
Иран, начало 1979 года

ОДИН

Пока мы ехали на машине к Тегерану, я смотрел в окно. Меня подташнивало, и я крепко держался за колено Кристофера. Его штанина была насквозь мокрой от лоп-нувших волдырей. Мимо проносились бес-конечные ряды берез. Я задремал.
Позже мы сделали остановку, чтобы освежиться. Я выпил стакан чая, Кристо-фер - лимонада. Очень быстро стемнело.
Несколько раз на дороге попадались воен-ные контрольно-пропускные пункты, по-тому что в сентябре ввели военное поло-жение, но Кристофер говорил, что в здеш-них местах это, собственно, ничего не значит. Нам просто давали знак следовать дальше, а один раз остановили, я разгля-дел предплечье, перевязанное белым бин-том, нам посветили в лица карманным фо-нариком, и мы тронулись с места.
Воздух был пыльным, то и дело попа-хивало кукурузой. Мы захватили с собой только две кассеты; послушали сперва Blondie, потом Devo, потом опять Blondie. Кассеты принадлежали Кристоферу.
Мы добрались до Тегерана, когда вечер только начинался, и сразу завернули в пер-вую попавшуюся гостиницу. Она выгляде-ла вполне заурядной. Кристофер сказал, что нам нужно только место для ночлега, поэтому нет смысла искать дорогой отель. Он, конечно, был прав.
Наш номер находился на пятом этаже, на полу лежал серый ковер, в нескольких местах некрасиво топорщившийся. Стены оклеены желтыми обоями, над маленьким письменным столом кто-то повесил плакат с панорамой Тегерана, но прикрепил его криво, из-за чего пропорции помещения казались нарушенными.
Кристофер присел на край кровати и с до-садой стал перебинтовывать свои икры тонкими полосками марли. До этого дежур-ный по этажу принес ему охлаждающую мазь на белом пластмассовом подносе и заодно корзинку с сомнительного вида фруктами. Я дал парню несколько долла-ровых бумажек и закрыл за ним дверь.
Прошло около часа. Я очистил яблоко, по-том немного полистал Коран, лежавший на ночном столике, в английском переводе Мухаммада Мармадькжа Пиктхолла.
Коран я купил несколько недель назад в английской книжной лавке, в Стамбуле, но, честно говоря, лишь с большим трудом заставлял себя сосредоточиться на этом тексте. Некоторые сутры я перечитывал раза по три и все равно по-настоящему не понимал. Так что я снова отложил книжку, включил лампу в виде длинной неоновой трубки, висевшую над комодом, и подошел к платяному шкафу.
Пока я выбирал себе рубашку, Кристофер курил сигарету. Он уже успел принять душ, обмотал вокруг бедер полотенце и теперь лежал на кровати, подложив одну руку под затылок, смотрел в потолок и ждал, пока его тело обсохнет. Мы с ним не обменялись ни словом от самого Казвина.
Там он захотел осмотреть руины крепости Аламут, и я поехал с ним, хотя меня крепость не особенно интересовала. Я был дизайне-ром по интерьеру, занимался оформлением жилых помещений. Кристофер время от времени подкидывал мне заказы, иногда речь шла о целом доме, но чаще нет. Архи-тектура казалась мне слишком сложным де-лом, мне и с дизайном хватало трудностей. Кристофер всегда говорил, что я глупо-ват, может, он и в этом был прав. Из холла доносился шум работающего пылесоса. Мы по-прежнему играли в молчанку. Это уже переходило все границы.
"Тебе не обязательно идти на вечеринку, если не хочешь".
"Да брось, я, конечно, пойду", - сказал он, не отрывая глаз от струйки дыма, кото-рая поднималась к потолку. На мой вкус, выглядел он довольно нелепо - перебин-тованные ноги, торчащие из светло-корич-невых полуботинок, надетых без носков; его бежевые кордовые брюки все еще ле-жали на чемодане рядом с кроватью. Влага опять начала проступать сквозь повязки.
Его светло-коричневые полуботинки были от Берлути. Кристофер мне однажды рас-сказал, что это лучшая обувная фирма в мире, есть даже клуб владельцев ботинок от Берлути, члены которого собираются поблизости от Вандомской площади и об-мывают свои берлутовские приобретения.
Я выключил кондиционер, он встал, до-плелся до окна и снова его включил.
"Кондиционеры - это признак цивили-зации, - сказал он. - Кроме того, мне ужас-но жарко. Я без него не могу".
"Да, я понимаю. Что ж, оставайся тогда здесь, в гостиничном номере".
"Нет, ни в коем случае".
"Я должен пойти туда хотя бы потому, что нуждаюсь в выпивке, - сказал он и зага-сил сигарету в пепельнице. - В этой стра-не так просто не найдешь ни одного при-личного напитка".
"Тебе помочь надеть брюки?"
"Нет, спасибо".
Он сел, отвел волосы со лба, взял брю-ки, лежавшие на крышке чемодана, и очень осторожно просунул в них ноги, не снимая ботинок. При этом он скорчил такую гри-масу, как будто испытывал невыразимые страдания. А между тем брюки книзу рас-ширялись, ноги свободно в них проходи-ли, это были настоящие клеша.
Мои собственные брюки я обузил, под-колов внизу английскими булавками, так как с некоторых пор не выносил брюки-клеш. Кристофер на это сказал, что с анг-лийскими булавками я выгляжу ужасно, но если мне так нравится - ради бога.
Он не брился уже больше недели. Кожа у него на лице казалась желтой, несмотря на темную полоску загара на лбу. Скулы и ада-мово яблоко выступали еще сильнее, чем обычно.
"Так ты точно не хочешь остаться? Я че-рез час вернусь, ты пока мог бы отдохнуть".
"Нет, нет".
Он поднес руку ко лбу, чтобы прове-рить, есть ли у него температура, и если да, то насколько высокая. Выглядел он в этот момент просто charming. У него были та-кие красивые волосы, доходившие до мес-та, где соединяются линии челюсти и шеи.
"Должна получиться классная вечерин-ка. Хозяин дома невероятно занятный тип, хотя и требует от своих гостей такого, от чего запросто может крыша поехать - по крайней мере, у тебя, - сказал Кристо-фер. - И потом, там будет великая Гугуш ".
Гугуш была персиянкой, исполнитель-ницей шлягеров, Кристофер ее обожал, покупал все ее пластинки; мне же ее песни напоминали лучшие хиты Далии Лави. "Перестань, я уже иду", - сказал он еще раз. Потом достал голубую рубашку от Пьера Кардена (он имел дюжину таких, совер-шенно одинаковых) и застегнул широкий, потертый кожаный ремень на своих слиш-ком узких бедрах.
Я сунул ноги в сандалии, прошел в ванную, сполоснул лицо, оценивающе взглянул на свое отражение в зеркале и подправил ма-никюрными ножницами кончики отрос-ших усов. Я терпеть не мог, когда кончики усов попадают в рот. Один или два волос-ка, торчавших из правой ноздри, я тоже состриг.
Потом взял мой шелковый носовой платок с рисунком в стиле "пайсли", сло-жил его и сунул в карман брюк, вместе с черепаховым портсигаром. Курил я немно-го - только когда пил, или волновался, или после еды. Через окно ванной комнаты до-носились обычные ночные шумы, поли-цейская сирена, звук приближающегося ав-томобиля.
"Ну давай, пора. Ты ничего не забыл?"
"Нет, конечно, - сказал он. - Ключ от номера, деньги, паспорт. У меня всегда все на месте". Он посмотрел на меня сверху вниз, и правый уголок его рта дрогнул - я увидел знаменитую Кристоферову ямочку.
"Ты непременно хочешь идти в этих сандалиях? Стыдобища какая", - сказал он.
"Прийти туда в сандалиях, dear, это все равно что лягнуть в морду старушку буржу-азию".
"Ты засранец", - сказал Кристофер.
Я запер комнату, и мы побежали к лест-ничной площадке. Кристофер прихрамы-вал. Две горничные, которые о чем-то раз-говаривали, склонясь над тележкой с по-лотенцами, увидев нас, сразу замолчали. Обе были с головы до ног закутаны в чер-ное. Я мельком увидел только их полно-ватые лица. Они отвернулись и опустили глаза.
"Стервятницы", - бросил Кристофер на ходу.
"Прекрати".
"Но это действительно так".
"Послушай, Кристофер, - мой голос прозвучал мягче, чем следовало бы, - они всего лишь убирают комнаты".
"Да мне, если честно, плевать, что они делают, - сказал он и нажал на кнопку лиф-та. - Они жирные, уродливые и такие ту-пые, что не способны сосчитать до десяти. Они питаются падалью. И переворошат все
наше барахло, как только мы ступим за по-рог. Вот увидишь".
Он затянулся сигаретой и швырнул ее в высокую пепельницу, стоявшую рядом с лифтом; искры разлетелись на фоне стены, и окурок упал на ковер. Женщины посмот-рели на нас, теперь с явной враждебностью, и когда дверцы лифта раскрылись, одна из них довольно громко крикнула за нашей спиной: Marg Bar Amerika! - было видно, что обе они и в самом деле в ярости, а не просто изображают возмущение; Кристо-фер устраивал подобные штучки всегда с умыслом: он до тех пор навязывал свои мысленные образы реальности, пока они не начинали реально существовать.
В лифте мы смотрели на вспыхивающие цифры над дверью, расположенные в об-ратном порядке. Я вертел в пальцах ключ от комнаты. Мы оба не знали, на чем за-держать взгляд. Кристофер промокнул но-совым платком губы и лоб. Он потел, хотя жара у него не было.
"Я действительно страшно хочу пить", - сказал он. Я ничего не ответил.
Двери лифта наконец открылись. В ве-стибюле никого не было, если не считать кельнера, который сразу исчез, как только увидел, что мы выходим из лифта.
На улице похолодало. Я обрадовался, что надел под пиджак пуловер. Этот пулли я особенно любил, он представлял собой не-что среднее между тонким норвежским свитером и вечерним пуловером от Се-сил Битонс; едва намеченный рисунок на нем изображал абстрактных северных оленей.
Водитель так и не снял свои солнечные очки, хотя было уже восемь вечера и тем-но. Он распахнул перед нами дверцу но-венького бежевого кадиллака Coupe de Ville, и Кристофер долго забирался в машину, и в этот момент я его ненавидел.
Но потом, как только он сел, я устыдил-ся этого чувства, я подумал о его мокнущих ногах, о его крайней беспомощности, та-кой обаятельной, о его неистребимой са-моуверенности; и, поскольку мне было стыдно, я стал смотреть в окно. Мы ехали по широким проспектам. Тегеран построен на склоне горы, поэтому дорога все время поднималась вверх.
Маленькие ручей-ки окаймляли улицы, молодые клены охлаж-дали свои корни в вечно стекающих с горы водах. Супружеские пары с детьми и без про-гуливались вдоль элегантных, ярко освещен-ных витрин. На многих перекрестках стояли машины военной полиции и проверяли транспортные средства, но нам неизменно давали знак, чтобы мы проезжали дальше.
Был ясный, прохладный вечер, я опустил стекло и высунул из окна левую руку, при-ятный ветерок освежал мою вспотевшую ладонь. Кристофер сидел неподвижно ря-дом со мной и смотрел в другое окно. Я хо-тел взять его руку в свою, для того и обсу-шил ладонь, но потом раздумал.
Мы приблизились к мосту на автостраде, к парапету было прикреплено широкое чер-ное полотнище. С надписью красными бук-вами: "Смерть Америке - Смерть Израилю - Смерть шаху". Двое солдат занимались тем, что пытались сорвать полотнище. Офицер в солнцезащитных очках стоял радом и давал указания; наша машина свернула под мост, офицер обернулся и посмотрел нам вслед - я хорошо разглядел его и его очки с зеркаль-ными стеклами в свете уличных фонарей.
Мне нравился наш водитель. Он снял солнечные очки, посмотрел в зеркальце заднего обзора, я тоже туда посмотрел, и на мгновение наши взгляды встретились. Его звали Хасан, и он много чего знал о том и о сем. Позавчера, в окрестностях Казвина, он пригласил нас к себе домой, и я обрадовал-ся этой возможности поболтать, потому что Кристоферу и мне, к сожалению, уже боль-ше года почти нечего было сказать друг дру-гу, то есть в последнее время с ним стало трудно разговаривать, все казалось таким однообразным, превратилось в пустой об-мен формулами и напоминало этот ужас-ный кухонный ритуал - когда кто-то гото-вит и время от времени пробует свою стряп-ню, а рядом стоит "никто", которому остается только наблюдать и радоваться, что его не гонят.
Хасан жил на яблоневой плантации, в простом каменном доме, светло-коричне-вые стены которого были красиво обрабо-таны в технике "соломки". Мы говорили об урожае яблок - он выращивал еще и тома-ты и пили горячий чай, который его зас-тенчивая жена подливала всякий раз, как стаканы становились пустыми.
Через какое-то время он отослал жену, поднялся и достал что-то из ящика комо-да. Он развернул это, очень осторожно, как будто боялся сломать. Это была фотогра-фия Фары Диба, жены шаха, в рамке.
"Разве она не восхитительно прекрас-на? Она так полна оральным... Как пра-вильно сказать? Оральным..?"
"Оральным сексом?"
"Да. Полна оральным обещанием луч-шего мира", - сказал Хасан. Кристофер передернул плечами и вышел во двор - яко-бы чтобы прогуляться. Хасан сдул пыль с фотографии и протер ее рукавом. Он встал, опять поставил фото на комод, вложил в проигрыватель кассету, и мы услышали пес-ню Ink Spots.
Моя молитва останется с тобой, когда кончится день, в божественном сне. Моя молитва - это экстаз в синеве...
"Группа Ink Spots", - сказал Хасан.
"Хм, да, Ink Spots".
"Музыка очень красивая, хотя и проис-ходит из Америки. Слышите?"
"Да, правда. Звучит очень красиво". Я подумал о том, что Хасан, собственно, всего лишь наш шофер, но внезапно мне стало все равно, кто он.
"Моя молитва - это экстаз в синеве", - до-носилось из усилителей.
"Эту песню поют рабы. Потому она та-кая печальная".
"Но в Америке больше нет рабов".
"Ну как же, конечно есть. В южных штатах. Я сам читал".
"Хасан, я вам гарантирую, что в юж-ных штатах никаких рабов больше нет. Это всего лишь пропаганда - то, что вы слы-шали".
"Вы не вполне разделяете мусульман-ские взгляды". Это был не вопрос, а кон-статация факта.
"Нет, пожалуй, не вполне".
"Жаль. Тогда по крайней мере потан-цуйте со мной", - сказал Хасан.
Я поднялся, и какое-то время мы вместе танцевали под Ink Spots, каждый сам по себе, на противоположных концах большо-го бухарского ковра, который составлял все богатство Хасана, а Фара Диба взирала на нас с комода.
К тому времени, как Кристофер вернулся со своей прогулки, кассета как раз подошла к концу. Хасан вынул ее из магнитофона и вложил мне в руку.
"Это вам, - сказал он. - В подарок".
Я сунул кассету в карман брюк и пожал Хасану руку, хотя эта кассета была мне ни к чему.
"Спасибо".
"Берегите ее, пожалуйста".
Дверь в комнату отворилась, на пороге стоял Кристофер и смотрел на нас. Вы-глядел он неважно. Волосы прилипли ко лбу, голубая рубашка спереди потемнела от пота, брюки внизу запачкались, покры-лись коричневой коркой грязи. Он при-слонился к дверному косяку, взглянул на Хасана и потом на меня, и даже сквозь его усталость, болезнь и многое другое яв-ственно прочитывалось презрение - глу-бочайшее презрение, обусловленное тем фактом, что мы с Хасаном нашли общий язык.
Я больше не смотрел в зеркальце заднего обзора. Мы еще минут десять поднима-лись в гору и потом остановились перед виллой в северной части Тегерана. Дом был построен высоко на склоне, и отсю-да, сверху, открывался великолепный вид на город. Тегеран окутывала коричневая туманная дымка, в верхних слоях атмос-феры желтоватая, а ниже темная. Тысячи или миллионы огней сверкали в долине под нами. Кристофер и я вышли из маши-ны и позвонили у парадного, Хасан при-парковал кадиллак на одной из боковых улочек. Я видел, как он закурил, развер-нул газету и приготовился к комфортно-му отдыху.
Я смотрел на шоссе, на ряды кленов, выше по склону горы терявшиеся в тумане. Уже взошла оранжево-красная луна, пара свет-ляков вилась вокруг нас - они жили в кус-тах дрока, что росли вдоль дороги. Крис-тофер попытался поймать светляка, но про-махнулся.
"Оставь их в покое".
Он повернулся лицом ко мне. Его рот показался мне некрасивым; похоже, за ночь у него прибавилось морщин. Глаза сияли лихорадочным блеском; сегодня я думаю, что к тому времени он уже очень давно был болен, гораздо дольше, чем я предполагал. Я чуть-чуть склонил голову набок, как бы подставляя ему мою шею для удара. Я часто пользовался таким приемом, чтобы смяг-чить его недовольство, но до него никогда не доходило, что я это делал нарочно. "Ты даже представить себе не можешь, как сильно мне надоел", - сказал он.
"„Мне любовь казалась легкой, да беда все прибывала". Это... это... сейчас при-помню - Хафиз Ширази. Ratherfitting", ты не находишь?"
"Знаешь что? Ты монголоид", - отве-тил Кристофер.

ДВА

Он зевнул и стал канительно возиться с си-гаретой: на одну только процедуру зажига-ния у него ушла масса времени. Я не сво-дил глаз с парадного.
Во рту я чувствовал металлический при-вкус. Мне казалось, будто я жую алюмини-евую фольгу или будто у меня из зуба вы-пала пломба. Друг на друга мы не смотре-ли. Я не мог смотреть на Кристофера.
Светляки продолжали свое кружение. Наконец кто-то открыл дверь. Мы шагну-ли через порог в сияние теплого желтова-того света.
Камердинер в кремовых перчатках повел нас через просторный салон, мимо швед-ских фаянсовых столиков с нарочито со-вершенными цветочными композициями (лилиями в китайских вазах). Проходя мимо, я мазнул пальцем по одной столешнице и потом вытер руку о свою свет-лую штанину. Никакого пыльного следа не осталось.
Ножки ламп, стоявших на специальных тумбах, тоже были сделаны из китайских ваз, а абажуры - из желтого дамаста.
Я смотрел на диваны, обтянутые белым шелком, придававшие комнатам, через ко-торые нас вели, такой вид, будто их офор-млением занималась Хульда Зайдевинкель. Вообще все это напоминало мне обстанов-ку особняка Яспера Конрана, начала шес-тидесятых годов, я когда-то видел ее на фотографиях; там преобладали белый и зо-лотисто-желтый цвета - не совсем в духе барокко, но и не в духе минимализма. Стиль Директории (по неизменному мне-нию Кристофера), каким он был незадол-го до того момента, когда bones Наполео-на перестали соответствовать его реально-му рангу…

Это мое единственное детское воспо-минание. Никаких других воспоминаний помимо этого, с тошнотворным стаканом молока, у меня не осталось. И дом, в ко-торый мы только что вошли, был, значит, полной противоположностью этому вос-поминанию. Кристофер часто спрашивал меня, почему я такой пустой внутри и, по-хоже, существую совсем без прошлого, как будто все, что было раньше, стерлось из моей памяти - все до единого запахи, и все краски, и куст, под которым я, может быть, прятал от своих родителей истрепанную тетрадку, вырванную из каталога "Това-ры - почтой" (ту, где рекламировались на-боры "Сделай сам"); но я действительно ничего больше не мог вспомнить - совсем ничего.
Пока я думал об этом, я увидел через одну из дверей внутренность библиотечной ком-наты. Целиком выкрашенная в красный цвет - среди всей этой белизны, желтизны и золота, - комната производила впечатление силового поля, чего-то волшебного, пульсирующего.
Красный я особенно любил. Я, соб-ственно, любил все цвета, но лучше всего натренировал свои глаза для восприятия именно красного и его соотношений с дру-гими цветами, а этот красный был неверо-ятно хорош. Он казался таким, как если бы тот, для кого строился дом, в свое время сказал: ну вот, а для этой и этой комнат нужно бы подобрать что-то красное - ко-нечно, подходящего оттенка, наподобие того, что используется в буддистских хра-мах, такой красный, что ближе к террако-товому.
Когда я декорировал помещения, чаще всего, к сожалению, никто не понимал, о чем идет речь и что конкретно я имею в виду, потому что смешать краски так, что-бы получился идеальный красный, чрезвы-чайно трудно; собственно, это почти невоз-можно - найти идеальный красный цвет.
Идеальный красный, вопреки распро-страненному мнению, нисколько не похож на цвет крови, и его, собственно, можно найти только на флорентийских детских портретах эпохи Возрождения; цвет головных уборов детей на этих полотнах - вот какой красный я имею в виду. Здешняя библиотека, во всяком случае, была тепло-го бархатисто-красного оттенка, с неболь-шой примесью коричневого и лилового.
На одной из стен во втором салоне висел большой портрет шаха в очень простой, красивой раме из эбенового дерева; шах был одет в белую парадную униформу с зо-лотыми эполетами. Рядом, на подставке, освещенная несколькими галогенными све-тильниками, стояла матово-белая скульпту-ра работы Ганса Арпа. На противополож-ной стене, над рядом опять-таки фарфоро-вых ламп, висело несколько картин Вилли Баумайстера, располагавшихся в тщатель-но продуманном порядке. Мне нравился Ганс Арп, нравился Вилли Баумайстер и нравился этот дом, нравился даже шах.
Впрочем, такой дом вряд ли мог кому-то не нравиться.
Камердинер, проведя нас через эти два сообщавшихся между собой салона, теперь предложил нам спуститься в сад, указав вытянутой рукой на широкую лестницу, на которую можно было выйти через веранду.
В саду играла легкая музыка и был соору-жен импровизированный бар, пахло эфир-ным маслом и цветами. Я насчитал в об-щей сложности около восьмидесяти пяти или девяноста гостей. Сад полого спускал-ся вниз. Некоторые мужчины выделялись среди других белоснежными американски-ми мундирами.
Я заметил одну немецкую художницу, раньше писавшую гигантские картины в стиле фотореализма, репродукции кото-рых часто появлялись в "Квике" и "Штер-не". Она носилась между гостей, время от времени останавливаясь, чтобы с кем-ни-будь поболтать, и сейчас подлетела к эле-гантно одетой персиянке - обе женщины бросились друг другу на шею. В персиянке я узнал Гугуш, которую видел на конверте Кристоферова диска.
Маленький ручей вытекал из-под куста, змеясь, пересекал лужайку и исчезал где-то в дальнем конце участка, в зарослях тер-новника. Горели факелы, воткнутые с не-равномерными промежутками прямо в га-зон. Какая-то женщина в голубом платье стояла в саду, в стороне от остальных, и целилась из пневматической винтовки в верхушку дерева. Ее тень подрагивала на траве.
В одном из укромных уголков сада моло-дой человек с сальными, до плеч, волоса-ми кричал на девушку, что, мол, ей бы не мешало расслабиться, с ее непрошибаемостью далеко не уедешь. Девушка пристыженно смотрела в землю.
Молодой человек был европейцем. Я его однажды уже встречал - много лет назад, когда плавал на яхте по Эгейскому морю. Он тогда на палубе крутил для сво-их подружек сигареты с гашишем, а поз-же - когда мы проплывали под бурыми утесами Санторина, - лежа на животе, вычерпывал из серебряной ресторанной вазочки ванильное мороженое, политое драмбуйе.
Я взял себе рюмку армянского коньяка с застеленного белой скатертью стола, кото-рый служил баром, в другую рюмку налил для Кристофера водки, выжал туда лимон и протянул напиток ему.
"Прошу тебя, не пей сегодня так мно-го, ты же нездоров. Пожалей себя".
Он взглянул на меня, прикрыл глаза (но сквозь полуприкрытые веки сверкнул его пронзительный взгляд), взял рюмку из моей руки и двинулся сквозь толпу, прочь от меня. Я снова посмотрел на того юнца с длинными волосами. Теперь я вспомнил, как его зовут: Александр.
В магнитофоне крутилась кассета Bach-man Turner Overdrive. Я увидал, как Алек-сандр оставил девушку - теперь она в са-мом деле плакала, - подошел к аппарату, выдернул кассету и зашвырнул ее в кусты, а на ее место поставил новую. Из усили-телей понеслись нацистские завывания группы Throbbing Gristle. Александр с удовлетворением затряс своими сальными космами, музыка вызывала гадливые ощу-щения, я оглянулся вокруг, но не заметил, чтобы она кому-нибудь, кроме меня, ме-шала.
На Александре был классический блейзер от Ива Сен-Лорана, под ним красная футболка с напечатанной спереди большой черной свастикой; ниже свастики надпись мелкими черными буквами:
THE SHAH RULES OK IN '79
Я отпил глоток коньяка и подошел к нему.
"Интересная майка".
Александр повернулся и посмотрел на меня.
"Что ты об этом знаешь?" - спросил он. По лбу его стекал пот, кожа была бледной. Зрачки - как острия иголок. Он казался совершенно безумным, будто растерял все содержимое своего мозга. И еще он казал-ся мертвецом. У него не осталось ничего общего с тем образом Александра на яхте, который сохранился в моей памяти.
"Что ты вообще знаешь?" - повторил он. "Ну, то же, что и все". Я пожалел об этих словах еще раньше, чем их произнес.
"Тогда ты знаешь и о Копье-Решении? И о священной горе Кайлаш, в Тибете, вокруг которой нужно обойти сто восемь раз?"
"Нет, но... Об этом, наверное, знает Кристофер".
"Кристофер сейчас в Тегеране? Крис-тофер!"
"Да. И, более того, он здесь, на этой ве-черинке. Я пришел сюда с ним".
"Это говорит в твою пользу - то, что ты с ним знаком. Я сперва подумал, ты про-сто ничтожный гомик, который корчит из себя невесть что".
"Вовсе нет..." Мне не пришло в голову никакого продолжения, и я почувствовал, что краснею.
"Бог ненавидит педов, ты это знаешь?"
"Да, знаю. Я тоже их не люблю".
"Тогда все в норме. ОК. Хочешь поку-рить шабу-шабу?"
"Что?"
"Не смотри на меня как баран на новые ворота. Шабу-шабу. Кристаллический мет.
Есть такой нацистский наркотик. Его еще называют "счастье байкеров", "новая чис-тота", "панк-рок". Пошли курнем".
"Давай лучше без меня, Александр. Уви-димся позже".
Я отошел, а он остался стоять. Что-то в его угасшем сознании зашевелилось, и я по-нял, что он пытается сообразить, откуда мне известно его имя. Он думал о том, не упомянул ли его случайно сам. О встрече в Эгейском море он, конечно, уже не по-мнил - наверняка нет.
Песня группы Throbbing Gristle закончи-лась, если это вообще можно назвать пес-ней, и началась новая - еще более против-ная, громкая и непригодная для слушания.
Александр снова начал танцевать; не пере-ставая кружиться, он вытащил из кармана брюк маленькую стеклянную курительную трубку, сунул ее себе в рот, щелкнув зажи-галкой, поднес пламя к концу трубки и глу-боко затянулся. Я отправился искать Кри-стофера.
И через некоторое время его нашел; он сто-ял чуть поодаль, в окружении трех молодых женщин, которые все были длинноно-гими блондинками и выглядели обалден-но. Одна из женщин держала за руку ма-ленькую светловолосую девочку, лет, навер-ное, пяти или шести, свою дочку.
Эта мамаша не надела на ребенка ничего, кроме ажурных чулков, подвязок, трусиков и белого лифчика. Она отвинтила крышку флакона, своими длинными пальцами с по-крытыми белым лаком ногтями достала пор-цию кокаина и поднесла к ноздре.
Я видел, как Кристофер затрясся от смеха, потом высыпал немного кокаина себе на ладонь, втянул порошок носом, а остатки слизнул языком. Когда девчушка, в свою очередь, взяла флакон, я отвернулся.
Кристофер казался не менее безумным, чем Александр. Он вел себя истерично, как Бар-бара Хаттон на одной из ее вечеринок в Танжере. И очень отдалился от меня. Я ни-когда не знал, что он может быть таким жестоким.
Нет, конечно, я всегда это знал, но по-добные вещи обычно длятся годами, и при этом по-настоящему ты не отдаешь себе в них отчета: лицо Кристофера, то, как он держал рюмку, как смеялся, откинувшись назад, - все это были лишь внешние вы-ражения его страшной холодной жестоко-сти. Он всегда был таким; Кристофер был болен.
Я чувствовал себя как пару дней назад, но-чью, в пустыне под Аламутом: камни и пе-сок остыли, сильно похолодало, а он все стоял там, освещенный луной - Кристо-фер неизменно оказывается на свету, - и не произносил ни слова, даже не шевелил-ся. Он стоял неподвижный, залитый све-том - будто статуя.
Или как когда ночью я переворачивался на другой бок и прикрывал ладонью его заты-лок; либо натягивал на него одеяло, пото-му что замечал, что во сне он мерзнет. В та-кие мгновения, когда я смотрел на него в полутьме, мне казалось, будто он и в са-мом деле статуя, нечто отлитое в форму, но такое, что никем не было создано, а про-сто существует - светящееся, неприступ-ное, страшное...
Однажды в Египте - мы тогда путешество-вали вдвоем по другой пустыне, Синай-ской, - я испугался; мы меняли шину у на-шего "пежо", я отошел пописать за скалу и увидел звезды, а он прокрался за мной, что-бы меня напугать; где-то вдали горели не-фтяные костры, они окрашивали песок и все вокруг блекло-оранжевым цветом, и я действительно испугался, как Кристофер и задумал, и нечаянно порвал деревянные четки, которые много лет назад мне пода-рил Бенджамин, - это тоже случилось из-за моего страха.
Иногда Кристофер разговаривал во сне - в этом, конечно, нет ничего необычного, во сне все разговаривают, - или дрожал, или ему снилось, что у него выпадают зубы. Тогда я его обнимал и с радостью принял бы любые мучения за то, что снова держу его в объятиях, ведь мы с ним не спали вместе уже много лет. Я всегда видел себя как бы сверху; я любил Кристофера.
Хозяин дома, бородатый иранец с шарооб-разным животом, в бирюзовом пуловере от Лакоста, подошел и представился мне. Он поправил воротник своей полосатой тен-ниски и энергично пожал мою руку.
"Добро пожаловать, мой юный друг, - сказал он. - А где же ваш Кристофер?"
"Он где-то там, сзади. Я его только что видел. Добрый вечер. Большое спасибо за приглашение. Вечеринка просто супер". Я все еще тряс его руку обеими руками, и он ее забрал.
"Ах, знаете, она, к сожалению, будет последней, на долгое время", - улыбнулся он; и когда я опустил глаза на свои санда-лии, потому что не знал, что ответить, спро-сил, не хотим ли мы посмотреть его гашишную рощу.
Он повел Кристофера и меня - потому что внезапно, как по мановению руки, Крис-тофер тоже оказался здесь, будто инстинк-тивно почувствовал, что намечается что-то интересное, - легким нажатием на наши плечи дав понять, что надо свернуть напра-во; мы прошли вдоль ручья, потом одним прыжком перемахнули через него и углу-бились в темные заросли.
Кто-то, наверное, вылил в ручей много ве-дер красящей жидкости: водный поток, ко-торый струился по саду, стал теперь молоч-но-белым и непрозрачным. Идти сквозь гашишную рощу было легко, и хозяин дома на ходу рассказывал о почвах Тегерана, ко-торые расположены как раз на такой вы-соте над уровнем моря, как нужно, и име-ют оптимальное содержание кремнекислой соли, - представьте, говорил он, что мы с вами находимся в образцовом винодель-ческом хозяйстве.
Растения распространяли тяжелый смоля-нистый запах; проходя мимо, я задевал пид-жаком листья, и он весь пропитался запа-хом гашиша. Стволы были толщиной чуть ли не с мою шею.
Мы остановились на небольшой поля-не. Стояла ясная ночь, над нами сияли звезды. Я взглянул на небо.
"Смотрите, вон там Большая Медведи-ца. А вон на той стороне Орион. Вон там, повыше, - совсем маленький".
"Ну же, - сказал хозяин дома. - Разде-вайтесь".
Кристофер расстегнул брюки и снял их с себя. Через бинты на его ногах просвечива-ли покрытые темно-коричневыми корками, желтеющие по краям язвы. Он ухмыльнул-ся, будто ожидал увидеть что-то новенькое, такое, чего еще не знал, новую игрушку - мне эта Кристоферова ухмылка была хоро-шо знакома.
"Оба", - сказал хозяин, стягивая через го-лову свой лакостовский пуловер и теннис-ку. Он был толстым и сильно волосатым. Я увидел, что на груди у него висит какой-то аппарат; к этой деревянной, величиной с карманную книжку штуковине было при-креплено несколько тонких резиновых тру-бок. Он взял конец одной трубки в рот, а другую дал Кристоферу.
Оба теперь были подключены друг к другу; на мгновение мне показалось, будто они пребывают в ином времени, на рубеже про-шлого и нынешнего веков. В этой машине было что-то викторианское, что-то от за-маскированной, пугающей непристойнос-ти бронзовых болтов и темной свилеватой древесины.
Хозяин дома начал, тяжело дыша, посасы-вать трубку. Потом нажал на маленький медный переключатель, и машина зарабо-тала. Кристофер, как и он, был совершен-но голый.
"Я же сказал, что вы тоже должны раздеть-ся, - обратился ко мне хозяин. - да-да, я вам говорю. Вот, возьмите". И протянул мне трубку.
Меня чуть не вырвало. Я размахнулся и ударил его по лицу. Трубка выпала у него изо рта, из носа потекла тонкая струйка крови. Машина вдруг зажужжала. Он на-клонился вперед, издал какой-то булька-ющий звук и со стоном поднес руки к лицу.
Я понял, что ударил слишком сильно, и стал извиняться. Одновременно поднимая с земли его лакостовский пуловер и рассыпавшиеся трубки.
"Перестаньте, молодой человек. Это все чепуха. Я даже ничего не почувствовал. - сказал хозяин дома. - Успокойтесь, мы возвращаемся в сад". Он повернулся к Кри-стоферу.
"А вам лучше снова одеться. И все-таки это просто невероятно - ваш потенциал, я имею в виду". Кристофер улыбнулся в от-вет на комплимент и натянул свои брюки. Ох, Кристофер... - подумал я.
"Как нам найти обратную дорогу?"
"Просто идите за мной, - ответил хо-зяин. - Роща не такая уж большая. Да, мне только сейчас пришло в голову: я вам не рассказывал, что по моему заказу нам на самолете доставили сюда сенбернара из Гриндельвальда? Он целыми днями нежит-ся на солнце и позволяет моей дочке его дразнить - сенбернары ведь такие добро-душные.
Кстати о добродушии: я изобрел авто-мобиль, который приводится в движение одной из разновидностей органа - он не-прерывно аккумулирует ностальгию. Аппа-рат, который я ношу на своем теле, функ-ционирует на основе сходного принципа. Вы скажете, что это нерентабельно для иранца - у нас ведь столько нефти. Но ви-новат шах, и здесь тоже виноват шах. Шах, знаете ли, сам представляет собой такой аккумулятор ностальгии. О да - мы живем в удивительное время, мы трое".
Мы вышли из рощицы. Гостей собралось очень много, праздник, похоже, удался. Кто-то, смеясь, подбросил бокал высоко в воздух, он описал крутую дугу и разлетел-ся вдребезги, ударившись о ступени из из-весткового туфа. Хозяин дома вытер кровоточащие губы и нос платком, хлопнул меня по плечу.
"Забудьте все это. Мне бы хотелось, что-бы мой сад доставил вам удовольствие", - сказал он и двинулся прочь.
Я взглянул на Кристофера. Он закатил гла-за - конечно, из-за меня. Я в самом деле жалел, что ударил хозяина, хотя и не счи-тал себя виноватым. Кроме того, тот ни-сколько не рассердился, даже напротив, как мне показалось, почувствовал облегче-ние оттого, что до использования его странной машины дело так и не дошло.